Моя жизнь как фальшивка - Питер Кэри

– Например, за двадцать тысяч фунтов.

Разумеется, цифра была немыслимая, но когда я попыталась возразить, мои же слова показались мне вздором. Какая цена чересчур высока, если речь идет о поэзии? Я могла заплатить Слейтеру двадцать фунтов, если б меня устроили его труды, но в какую сумму я бы оценила сонет Шекспира? Стихи Мильтона, Донна, Колриджа, Йейтса? Почему богатый меценат, вроде Антрима, тратит время на скромный журнальчик, откладывает отпуск в Италии, обедает с жалкими снобами, пытаясь выудить у них деньги на издание, названия которого они никогда не слышали? Потому что Антрим – культурный человек, а для культурного человека поэзия превыше драгоценных камней, и покуда мы раз в три месяца выпускаем свой журнальчик, остается надежда обрести это сокровище. По моим расчетам, сейчас, когда мы беседовали с Чаббом, в Лондоне шло к десяти часам вечера. Антрим отнюдь не полуночник, но в этот час еще прилично позвонить ему.

– Закажите пока что-нибудь, – предложила я Чаббу.

Оставив его без дальнейших объяснений, я подошла к стойке регистрации и там промучилась две бесконечно долгие минуты, пока клерк-индиец соизволил обратить на меня внимание. Наконец я назвала ему лондонский номер и отступать было поздно. Я добуду двадцать тысяч фунтов. Мосты сожжены. Я была довольна собой. Телефонная будка располагалась позади «Паба», здесь все провоняло табачным дымом и виски. Когда я подошла к аппарату, он уже звонил.

С самого начала проницательный читатель мог предсказать последствия моей опрометчивости. На самом деле все обернулось еще хуже: я неправильно рассчитала разницу во времени.

И это еще не все. Антрим – педант. Если желаешь о чем-то с ним договориться, нужно четко знать, чего ты хочешь и по какой причине. Он доверял моему суждению, но терпеть не мог нерешительности – «мямлей» вообще, как он выражался. Взяв трубку, я почувствовала, насколько беззащитна – ничего внятного, кроме возбуждения и тревоги.

– Ты в порядке? – сразу же спросил он.

– Берти, я тебя разбудила?

– Сара, пожалуйста, скажи: с тобой все в порядке?

– Который час?

– Еще не рассвело.

– Ой, Берти, я…

– В чем дело, Сара? Ты в больнице?

– Берти, я нашла кое-что замечательное. Настоящий, подлинный шедевр. Когда ты прочтешь эти стихи, ты меня простишь.

Он заговорил намного холоднее.

– Я читал твои забавные телеграммы, Сара.

Кто-то кашлянул. Боже, у него там любовник!

– Ты не думаешь, что это можно было бы обсудить позднее?

– Берти, ты же знаешь: я бы не стала тебя будить без крайней необходимости.

И я пустилась в экзегезу творчества Маккоркла, все более осознавая, как плохо подготовилась к разговору. Я прочла книгу всего один раз и в весьма некомфортных условия. Теперь я путалась, подлизывалась, а под конец не осмелилась даже назвать точную сумму. Намекнула лишь насчет «больших денег», а «двадцать тысяч фунтов» не сошло с языка.

Антрим позволил мне закончить, а когда я умолкла, выдержал краткую паузу.

– Очень рад за тебя, – вот и все, что он сказал.

– Да, – подхватила я. – Нужно начинать переговоры.

– Что ж, замечательно интересная будет редколлегия. Жаль, что я пропущу.

– Нет, нет, все идет по плану. Я вернусь в Лондон в понедельник, как мы и договорились.

– Видишь ли, Сара, я очень устал. Собрание превосходно обойдется без меня.

– Но ты придешь. Я приеду вовремя.

– Извини, Микс, в самом деле.

Настаивать было бессмысленно. Я вторглась в его частную жизнь, ворвалась в спальню – и получила по заслугам.

– Бога ради, извини. Не стоило звонить.

– Глупости. Бычок был моим другом, я глубоко привязан к тебе и работа с тобой мне всегда нравилась.

Значит, он подает в отставку. Прощаясь, я чуть было не зарыдала и, хотя сумела сдержать слезы, к столу возвращалась опустошенной. Мне казалось, я потеряла все: Антрима, стихи Маккоркла, «Современное обозрение».

А передо мной маячил еще один мужчина средних лет, то ли ангел, то ли паук – с заправленной за воротник салфеткой: приготовился есть сэндвич с огурцом.

При виде меня он проворно отодвинул тарелку и, протянув руку через стол, сжал мою ладонь. Так он никогда прежде себя не вел.

– Я добуду вам книгу, мем! Украду ее, черт возьми, если придется.

– В краже я участвовать не стану.

– Чхе! Хотите, чтобы она тут и сгнила? Вы же себе этого не простите! Представьте: книга погибает на Джалан-Кэмпбелл, и никто в К. Л., а тем более в Лондоне, знать о ней не знает.

Лицо Чабба казалось суровым и одержимым, и на миг я задумалась: почему он так страстно предан своему погубителю? Но главным образом я думала о себе – ведь если бы Кристофер Чабб добыл стихи, я бы выпустила сенсационный номер, и все проблемы остались бы позади. Его удивительная повесть – та, которую видит сейчас перед собой читатель, – стала бы частью публикации. Что касается поэзии, я дала себе слово ничего не портить, не приглаживать, не вступать в спор, не приводить в порядок мучительно разрозненные части.

– Когда вы это сделаете? – спросила я.

– Скоро. Почем знать?

– Сегодня днем?

– Нет, позднее. Сперва я должен рассказать вам худшее.

– Что – худшее?

– Свою историю. До чего я докатился.

Через три дня после того как раджа изгнал меня, я добрался до Кей-Джи Чомли – в два часа ночи, весь в ранах и синяках, в грязи, сломленный, мозг кипел жаждой крови. Тварь отняла у меня естественную любовь дочери. За такое преступление я мог отобрать у него жизнь с той же легкостью, с какой даровал. Стоило послать ему посылку Н.Р. на адрес оранг-кайя-кайя и заманить на почту Джорджтауна, а уж там я низвергну его в геенну огненную.

Мулаха сконструировал мое оружие. С виду – самый обычный, невинный ящик, мем, с клеймом плантации города Стэнторпа, штат Квинсленд. Даже когда Мулаха показал мне устройство, я не понял, как оно действует. Я не хотел и притрагиваться к нему, но он подтолкнул ящик ближе, и я почувствовал, как что-то впивается в руку – секретное оружие, торчащий из доски гвоздь. У меня лишь царапина-ла осталась, но потом Мулаха обработал гвоздь мочой, порошком сороконожки, мышьяком, дурманом, а сверху покрыл слоем кокосового масла. Той же смесью намазал нож и уколол им курицу. Поверхностный укол, даже не до крови, но птица мгновенно сдохла.

– Он – крупный мужчина, – предупредил я. – Почти семи футов ростом. Намного больше чертовой цыпы.

– Кристофер, этот маленький гвоздь свалит и слона.