Истории про девочку Эмили - Люси Мод Монтгомери

Одна Эмили в ее душе ужасно испугалась, как бы тетя Элизабет случайно не подслушала его слова и не подумала, что племянница имеет тайные сношения с папой римским, каких не должна иметь ни одна добрая пресвитерианка и к тому же наполовину Марри из Молодого Месяца. Но другая Эмили затрепетала, наслаждаясь волнующим ощущением тайны и интриги. Она серьезно кивнула; ее глаза красноречиво говорили об удовлетворении.

— Я получила его без всяких затруднений, — прошептала она в ответ.

— Прекрасно, — сказал отец Кассиди. — Желаю тебе удачи… желаю от всей души. До свидания.

— Прощайте, — сказала Эмили; ей казалось, что это слово больше подходит для конспиративных бесед, чем обычное «до свидания». Всю дорогу домой она наслаждалась впечатлениями от этого почти тайного разговора, и чувствовала себя так, словно сама была героиней эпической поэмы. Несколько лет после этого разговора она не видела отца Кассиди — он вскоре был переведен в другой приход, — но всегда вспоминала его как очень приятного и чуткого человека.

«Дорогой папа!

В этот вечер у меня ужасно тяжело на сердце. Сегодня утром умер Майк. Кузен Джимми говорит, что он, должно быть, чем-то отравился. О, папа, дорогой, я чувствовала себя ужасно. Майк был таким прелестным котенком. И я плакала, и плакала, и плакала. Тетя Элизабет была очень недовольна. Она сказала: „Ты не проливала столько слез, даже когда умер твой отец“. Какие жестокие слова! Тетя Лора была добрее, но, когда она сказала: „Не плачь, дорогая. Я подарю тебе другого котенка“, — я почувствовала, что она тоже меня не понимает. Я не хочу другого котенка. Если бы у меня появились миллионы котят, они не заменили бы мне Майка.

Мы с Илзи похоронили его в роще Надменного Джона. Я так рада, что земля еще не замерзла. Тетя Лора дала мне обувную коробку для гробика и немного розовой гофрированной бумаги, чтобы завернуть его бедное тельце. И мы поставили камень на могиле, и я сказала: „Блаженны мертвые, умирающие в Господе“[52]. Когда я сказала об этом тете Лоре, она пришла в ужас и воскликнула: „Эмили, какой ужас! Ты не должна была произносить этого над котом“. А кузен Джимми сказал: „Ты не думаешь, Лора, что невинное маленькое бессловесное создание имеет часть в Господе? Эмили любила его, а вся любовь — часть Бога“. А тетя Лора сказала: „Может быть, ты и прав, Джимми. Но я рада, что Элизабет ее не слышала“.

Может быть, у кузена Джимми чего-то и не хватает, но все, что имеется, очень славное.

Но ох, папа, мне так одиноко без Майка в этот вечер. Вчера вечером он был здесь и играл со мной, такой хитрый, и хорошенький, и смушовый, а теперь лежит, холодный и мертвый, в роще Надменного Джона.

18 декабря.

Дорогой папа!

Я снова здесь, на чердаке. Женщина-ветер отчего-то грустит в этот вечер. Она так горестно вздыхает за окном. И вместе с тем, когда я сегодня в первый раз услышала эти ее вздохи, ко мне пришла вспышка. У меня было такое чувство, словно я увидела что-то, что случилось давным-давно — что-то такое прелестное, что мне стало больно.

Кузен Джимми говорит, что сегодня будет метель. Я рада. Мне нравится слушать по ночам вой бури. Тогда бывает так приятно свернуться калачиком под одеялами и чувствовать, что она не может до тебя добраться. Только, когда я сворачиваюсь калачиком, тетя Элизабет говорит, что я верчусь веретеном. Подумать только, что кто-то не понимает разницы между „свернуться калачиком“ и „вертеться веретеном“.

Я рада, что Рождество в этом году будет со снегом. В этом году наш черед принимать у себя всех Марри. В прошлом году рождественский обед проходил в доме дяди Оливера, но у кузена Джимми был грипп, и он не мог поехать, так что я оставалась с ним в Молодом Месяце. В этом году мне предстоит оказаться в самой гуще праздничных событий, и я ужасно взволнована. Я опишу тебе, дорогой, все подробности, когда Рождество будет позади.

Я хочу кое-что рассказать тебе, папа. Мне стыдно, но думаю, у меня станет легче на душе, если я во всем тебе признаюсь. В прошлую субботу у Эллы Ли был день рождения, и я была приглашена. Тетя Элизабет позволила мне надеть мое новое голубое кашемировое платье. Это очень красивое платье. Тетя Элизабет хотела купить мне темно-коричневое, но тетя Лора настояла на голубом. Я посмотрела на себя в зеркало и вспомнила, как Илзи однажды сказала мне, будто ее отец сказал ей, что я была бы красавицей, если бы у меня был румянец. Так что я нащипала себе щеки, чтобы они стали красными. Я стала гораздо красивее, но румянец быстро прошел. Тогда я взяла старый красный бархатный цветок, который раньше носила на шляпке тетя Лора, намочила его и натерла себе щеки. Потом я пошла на день рождения к Элле, и все девочки смотрели на меня, но никто ничего не сказал, только Рода Стюарт без конца хихикала. Я рассчитывала смыть краску, как только вернусь домой — прежде чем меня увидит тетя Элизабет. Но она решила зайти за мной по пути домой из магазина. Она ничего не сказала мне сначала, но, когда мы добрались домой, спросила: „Эмили, что ты сделала со своим лицом?“ Я рассказала ей и ожидала ужасного нагоняя, но она лишь сказала: „Неужели ты не понимаешь, что повела себя недостойно?“ Я понимала. Я все время это чувствовала, хотя не могла найти подходящего слова. „Я никогда больше этого не сделаю, тетя Элизабет“, — сказала я. — „Да уж, лучше не надо, — сказала она. — Сейчас же пойди и умойся“. Я умылась и стала далеко не такой хорошенькой, какой была с румянцем, но почувствовала себя гораздо лучше. Странно, что потом, дорогой папа, я слышала, как тетя Элизабет со смехом рассказывала обо всем этом тете Лоре в буфетной. Никогда не знаешь, что насмешит тетю Элизабет. Я уверена, что гораздо забавнее была история с Задирой Сэл, которая в прошлую среду пошла следом за мной на молитвенное собрание, но тогда тетя Элизабет совсем не смеялась. Я нечасто бываю на молитвенных собраниях, но в тот вечер тетя Лора не могла пойти, и тетя Элизабет взяла с собой меня, так как не любит ходить одна. Я не знала, что Сэл идет за нами, и увидела ее только возле самой церкви. Я сказала ей „брысь“, но, думаю, Сэл сумела проскочить в церковь, когда кто-то открыл дверь, и пробралась на галерею. Как только мистер Дэр начал молиться, Сэл принялась подвывать. Раздавалось это под потолком на большой пустой галерее просто ужасно. Я чувствовала себя такой виноватой и несчастной. В ту минуту мне ни к чему было румянить щеки. Они горели от стыда, а глаза у тети Элизабет блестели нечеловеческим блеском. Мистер Дэр молился долго. Он глуховат, так что не слышал Сэл, как и в тот раз, когда сел на нее. Но все остальные слышали, и мальчишки хихикали. После молитвы мистер Моррис поднялся на галерею, чтобы выгнать Сэл. Нам было слышно, как она карабкается по лавкам, а мистер Моррис за ней. Я с ума сходила от страха, что он ее ударит. Я сама собиралась отшлепать ее дранкой на следующий день, но не хотела, чтобы ее пинали ногами. Прошло много времени, прежде чем он согнал ее с галереи. Она промчалась вниз по ступенькам и влетела прямо в церковь, а потом пронеслась два или три раза на бешеной скорости туда и обратно по проходам между скамьями, а мистер Моррис гнался за ней со шваброй. Теперь ужасно смешно об этом вспоминать, но тогда мне было не до смеха. Меня душил такой стыд, и я так боялась, что Сэл пострадает.