Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Вальтер Скотт

Ричард сам распечатал депеши и, мельком пробежав их, продолжил:

– Депеши эти весьма неутешительны, там сплошные раздоры! Выйдите, Невил, я их хочу прочесть на свободе и в одиночестве.

Невил вышел из шатра, и Ричард вскоре погрузился в чтение неприятных новостей, сообщаемых из Англии, в которых описывались все заговоры и междоусобицы, охватившие его наследственные владения. Его уведомляли о борьбе за земли, возникшей между его братьями Джоном и Джеффри, о ссоре их с высшим судьей Лонгчампом, епископом Элийским; об угнетении крестьян, стонущих под игом дворян, и, наконец, о возмущении их против своих господ, последствием чего стали восстания и величайшие беспорядки, а во многих местах – и кровопролитные схватки. Мудрейшие и преданнейшие из его советников сообщали, что эти волнения являются посягательством на его власть, и потому убеждали его возвратиться немедленно в Англию, где одного королевского присутствия будет достаточно для восстановления порядка, а также и для предупреждения междоусобной войны, которой не замедлят воспользоваться как французы, так и шотландцы.

Чтение депеш вызвало в Ричарде весьма тягостное чувство, однако он не только продолжал читать все эти донесения, но даже перечитывал их и сравнивал с другими, сообщавшими о том же самом в ином ключе. Углубляясь все более и более в чтение, он вскоре забыл об окружавшей его обстановке, хотя и сел у входа в шатер с целью освежиться прохладой и расслабиться, наблюдая за сутолокой в лагере. Занавесы его походного шатра были отдернуты с обеих сторон так, что он не только мог видеть все происходившее, но и сам был на виду всего лагеря.

Внутри шатра, повернувшись спиной к королю, сидел нубиец и старательно занимался приведением в порядок королевских доспехов. Он уже вычистил и отполировал, как жар, латы и приступил к чистке щита. Этот щит необыкновенной величины, со стальной бляхой посередине, служил оружием для короля как во время смотров армии, так и для осады укрепленных мест как более надежная защита от вражеских стрел. Этот щит не был украшен геральдическими изображениями английских львов либо какими-то иными символическими знаками или надписями, что всегда привлекало внимание неприятельских воинов. Щит был в исправном состоянии, гладок, как стекло, и новому оруженосцу требовалось лишь его отполировать. Позади нубийца лежала на полу, положив голову между передними лапами и поджав хвост, рослая породистая собака.

В то время как король и его новый слуга были погружены в свои заботы, третье действующее лицо в настоящем рассказе появилось в лагере крестоносцев и смешалось с толпой воинов. Королевская стража из двадцати человек, стоявшая у шатра, судя по несвойственной ей тишине и молчанию, видимо, отнеслась с почтением к своему повелителю, погруженному в глубокие размышления, и, как обычно, не была особенно бдительна. Некоторые из воинов забавлялись игрой в кости, другие вполголоса рассуждали о предстоящих военных действиях, а остальные, растянувшись на земле и прикрывшись своими зелеными плащами, спали крепким сном.

Новый пришелец был старичком-турком небольшого роста, весьма тщедушного вида. Очень бедно одетый, внешне он был похож на марабута или дервиша, из тех фанатиков, которые время от времени проникали в лагерь крестоносцев, несмотря на насмешки и ругательства, а часто даже и жестокое обращение с ними.

Распутная жизнь большей части христианских военачальников способствовала постоянному пребыванию в их палатках музыкантов, женщин легкого поведения, евреев-торгашей, коптов, турок и вообще всякого сброда всевозможных восточных народностей. Поэтому турецкая чалма и куртка не вызвали удивления в лагере крестоносцев, не возбудили ни в ком ни подозрения, ни опасения.

Однако, когда пришелец слишком приблизился к караулу и часовые его остановили, маленький человечек сбросил с себя чалму и открыл лицо. Борода и брови его оказались выбритыми, как у всех странствующих дервишей, дико блуждающие глаза и странное выражение его исхудалого, сморщенного и безобразного лица свидетельствовали о его отсталых умственных способностях.

– Пляши, пляши, несчастный марабут! – выкрикивали солдаты, знакомые с повадками этих фанатиков. – Пляши, а не то мы так отделаем тебя, что ты пройдешься вверх пятками и покатишься кубарем!

Обрадовавшись, что им достался на потеху мусульманин, стража забавлялась, словно ребенок, поймавший бабочку, или школьник, отыскавший птичье гнездо.

Марабут, будто бы радуясь, что может потешить воинов, тотчас начал прыгать и скакать, а затем вертеться на одном месте с быстротой, невероятной для его возраста. В своих быстрых движениях он походил на сухую былинку, вращаемую вихрем. Клок волос поднялся на маковке его головы, плешивой спереди и обритой сзади, словно служил опорой или осью для какой-то невидимой силы. Исполнение танца должно было стоить ему крайнего напряжения сил и вызывать сильное головокружение, но старик, однако, не проявлял слабости. Продолжая свою безумную пляску, он то и дело перебегал или, вернее, перелетал с одного места на другое, причем хоть и незаметно, но все ближе и ближе придвигался ко входу в королевский шатер. Сделав последние два-три прыжка, из которых каждый был стремительнее и выше предыдущих, он упал на землю на расстоянии не более тридцати шагов от короля, совершенно, казалось, усталый и разбитый.

– Дайте ему воды, – крикнул один из солдат, – эти собаки всегда испытывают жажду после своей дурацкой пляски!

– Воды, говоришь, Линг Аллен? – возразил другой воин. – Хороший ты ему напиток выбрал после такой пляски.

– Черт возьми, если у нас найдется хоть капля воды! – воскликнул третий воин. – Не лучше ли будет окрестить этого прыгуна, влив ему в глотку добрую меру кипрского вина?

– Да, да, – добавил четвертый воин, – а если он заартачится, так подайте сюда рог Дика Хантера, которым он вливает слабительное в глотку лошадям.

Вскоре около лежавшего почти без чувств дервиша собралась небольшая толпа воинов, из которых один взял его под мышки, поддерживая, а другой поднес ему флягу с вином. Не в силах произнести ни слова, ослабевший старик только отрицательно кивал и отталкивал рукой запрещенный законами Мухаммеда напиток. Однако отделаться от мучивших его солдат было нелегко.

– Рог! Рог! – воскликнул один из них. – Разница между турком и турецкой лошадью не велика, лечить их надо одинаково!

– Клянусь святым Георгием, вы задушите его! – воскликнул Линг Аллен. – А потом, не грешно ли вам заставлять эту собаку выпить такую уйму вина, ведь этого на трое суток хватит доброму христианину.

– Ты, брат, не знаешь этих турок и басурман, – возразил Генри Вудстол. – Говорят тебе, от этой фляги у него так загудит в голове, что он тотчас очнется. Задушишь его! Ишь что выдумал, да это вино его так же задушит, как фунт коровьего масла черного пса Бена.

– Так нечего и жалеть, что ему дают много вина, – сказал Томалин Блеклис, – пусть выпьет на здоровье этот басурманин всю флягу, ведь на том свете, ты знаешь, ему не достанется и капли воды охладить язык.

– Полно вам галдеть, – вмешался в разговор Линг Аллен, – он турок только потому, что и отец его был турок. Если бы он из христианина да сделался турком, то я согласился бы с тобой, что поделом ему было бы зимовать в аду на железной сковороде.