Чрезвычайные происшествия на советском флоте - Николай Черкашин

Очень скоро я почувствовал, что имею дело с человеком столь же цельным и порядочным, что и герой его рассказа. Их вынужденное столкновение придавало и без того драматической истории особый трагизм. Потульный родился в глухой карельской деревушке, куда забросила служба отца — офицера-пограничника. Вырос в Ленинграде. В ВВМУ имени М.В. Фрунзе учился вместе с Саблиным, только тремя курсами старше. Потом — трудное и честное командирское восхождение: командир малого противолодочного, командир эсминца, старпом, затем командир большого противолодочного корабля «Сторожевой».

За сдержанность в общении с подчинёнными, суховатость, может быть, даже некоторое высокомерие, заслужил в экипаже прозвище Граф.

У Саблина с командиром сложились довольно ровные отношения, и он не хотел подвергать его унизительной, но всё же неизбежной процедуре ареста. Поэтому и попробовал уговорить Потульного провести праздничный день на берегу. Но командир — кремень, с корабля ни шагу; в праздники служба правится ещё круче, чем в будни, — неписаный закон военной жизни.

— Вечером восьмого ноября семьдесят пятого года, — рассказывал Анатолий Васильевич, — ко мне в каюту без стука вошёл замполит. Был он очень взволнован, бледен… «Товарищ командир — ЧП!»

Я вскочил: «Что случилось? Где?» — «Там, в носу, в гидроакустической выгородке, групповая пьянка…».

Я бросился по трапам, Саблин за мной. Люк за люком, палуба за палубой — вниз, вниз, вниз… «Здесь?» — «Ниже…» — «Здесь?» — «Ниже…» Спустились в самые низы, на семь метров ниже ватерлинии. Едва пролез в носовую выгородку, где вибраторы, как над моей головой захлопнулась стальная крышка, лязгнули задрайки. Я не сразу понял, что произошло. Огляделся — увидел конверт с надписью «Потульному А.В.» и несколько книг из корабельной библиотеки. Письмо, в котором Саблин объяснял мотивы своих действий, ошеломило меня. Я хотел выхватить из зажимов телефонную трубку — но вместо неё торчал обрезанный провод…

— Были ли на корабле тогда ракеты, ядерное оружие?

— Нет. После парада мы должны были идти в ремонт, поэтому ракеты и боезапас выгрузили ещё в Балтийске. Правда, в артпогребах были снаряды, а в арсенале — автоматы. Но ключи Саблину не дали.

Часть офицеров я выгнал в отпуск. Поэтому на корабле отсутствовали и старпом, и механик, и штурман. Зато на борту находился прикомандированный особист, который сам оказался взаперти. Вот такая ирония судьбы…

Я нашёл в выгородке какие-то железки — обломки электродов — и стал ковырять ими задрайки. Вдруг слышу: водичка за бортом зажурчала. Значит, всё-таки пошли…

Отчаяние, гнев, обида были такими, что я — откуда силы столько взялось! — одними руками выдавил крышку люка. Выбрался в верхнее помещение, но и оно было наглухо задраено. Я стал биться в новый люк. Матрос Шеин, охранявший меня, прижал крышку раздвижным упором. Но я всё равно молотил в неё.

Шеин кричал мне: «Товарищ командир, не надо! Товарищ командир, буду стрелять!..»

Но я всё же расшатал упор. Он упал. Тогда люк прижали аварийным брусом. Тут ясно понял — не открыть. Против лома нет приёма…

Из показаний В. Саблина 5 и 6 января 1976 года следователю КГБ:

«Матрос Буров (имени и отчества не помню) проходит службу на корабле „Сторожевой“ в должности радиометриста-наблюдателя с июня 1974 года… Восьмого ноября 1975 года около 17 часов я позвонил в кубрик РТС и приказал дневальному разыскать и направить ко мне матроса Бурова. Приказал Бурову открыть посты № 1–3 и № 4–6, снять в них с телефонных аппаратов трубки, обеспечить постелью пост № 2, где собирался закрыть Потульного. Затем сам проверил, как Буров выполнил приказ, оставив во втором посту конверт — „Потульному А.В.“.

Матрос Аверин (имени и отчества не помню) служит на корабле „Сторожевой“ с ноября 1973 года в должности минёра… Восьмого ноября 1975 года я видел Аверина только в момент, когда разговаривал с Потульным через люк третьего поста. В это время Аверин стоял у трапа в тамбур № 1, слышал наш разговор и наблюдал за происходящим. Здесь же был и Шеин. После разговора с Потульным я приказал Шеину и Аверину поставить на люк поста № 3 металлический раздвижной упор. Если не ошибаюсь, Аверин принёс упор. Когда я уходил, то видел, что Аверин и Шеин ставят этот упор на люк поста, где находился Потульный…»

Да, Саблин хитростью заманил Потульного в ловушку.

Он выбрал наименьшее зло, которое мог причинить в этой ситуации командиру. Единственно, чем он мог оправдаться перед самим собой — вынужденно бесчестный поступок, — это мыслью, высказанной Чернышевским (она записана в саблинском конспекте): «Революционеру ради достижения его целей часто приходится становиться в такие положения, до каких никогда не может допустить себя честный человек, преследующий чисто личные задачи». Сомнительная, конечно, сентенция, ибо каковы средства, такова и цель в своём реальном воплощении…

И всё же это не был захват корабля в духе пиратских романов, когда всех неугодных, сомневающихся выбрасывают за борт или вздёргивают на рее…

Собрав офицеров и мичманов в кают-компании, Саблин объявил о своём решении «превратить корабль в центр политической активности» и предложил каждому сделать выбор. Команда ещё ничего не знала. Матросы смотрели в столовой фильм.

Официальная версия дальнейших событий (в изложении начальника Управления Главной военной прокуратуры по надзору за использованием законов органами предварительного следствия КГБ СССР генерал-майора А. Борискина): «Обманул он и тех, кто не согласился поддержать его. Перед голосованием, которое, впрочем, воспринималось большинством как очередная развлекательная затея, он предупредил, что все не согласные с ним смогут разойтись по своим каютам, ну а после, почувствовав определённую поддержку, подверг их, как и командира, аресту. Причём делалось это под угрозой применения оружия. Готовясь к выступлению, Саблин, по его же словам, имел в кармане заряженный, с патроном в стволе, пистолет».

И здесь же, на той же самой странице «Военно-исторического журнала», откуда взята эта выдержка, Борискин, сам себе в невольное опровержение, приводит фрагмент из показаний Саблина:

«Я попросил офицеров и мичманов взять по одной белой и по одной чёрной шашке. Со смехом и шутками они разобрали эти шашки.

…Десять офицеров и мичманов, в числе которых были офицеры Овчаров, Гиндин, Смирнов, Виноградов, Садков, Кузьмин, Боганец, мичманы Хохлов, Житенёв и Грица, вышли из кают-компании и под моим наблюдением спустились в пост № 4, расположенный в трёх метрах от двери кают-компании мичманов. В этот момент я увидел недалеко матроса Шеина, наблюдавшего за происходящим. Я закрыл дверь поста ключом, а люк этого же поста — навесным замком и вернулся в кают-компанию».

Дата этого протокола — 14 ноября 1975 года — заставила сердце тихо заныть. В это время я приехал в Москву с Севера в отпуск. Саблин находился неподалёку от моего дома — в Лефортовской спецтюрьме. Беспечно предаваясь радостям отпускника, я не догадывался, что он рядом.

Собственно, винить мне себя особенно не в чём: ведь о существовании Саблина, о его выступлении я узнал только тогда, когда вернулся из отпуска в Полярный. Командир сообщил мне, что местный особист выспрашивал у наших матросов, о чём я с ними беседую на политзанятиях и в свободное время. «Пришло негласное указание, — пояснил командир, — проверить всех замов. Надеюсь, ты меня арестовывать не будешь?» — мрачно пошутил он.