Чрезвычайные происшествия на советском флоте - Николай Черкашин

Но вернёмся на «Сторожевой». Вот как воспринял саблинский «обман» офицеров мичман Виктор Бородай:

«…Пришёл Саблин и обратился к собравшимся с речью. Чёткой, неспонтанной, аргументированной, искренней. Говорил о том, что тогдашнее руководство поставило страну и её народ на путь в пропасть. Далее подобное терпеть невозможно — речь не только о флоте. Конкретно — „Сторожевой“ идёт в Ленинград, где обратится с призывом к рабочим заводов города трёх революций.

„А кронштадтцы? — спокойно уточнил кто-то. — Ленинградская база нас поддержит?“

Саблин отвечал утвердительно. Речь шла о военной организации, о выступлении против режима, но не против советской власти, сигналом становился „Сторожевой“. Саблин подчеркнул строгую добровольность выбора… Никого не хватал ни за пояс, ни за лацканы, не шептал заговорщицки. Это из разряда карикатуры, неумного анекдота, дешёвого примитива».

Давайте, господин Борискин, называть вещи своими именами. Не «под угрозой применения оружия» взошёл Саблин на ходовой мостик. Просто офицеры и мичманы (даже те, кто не был согласен с Саблиным во всём и до конца) разрешили Саблину захватить корабль. Разрешили своим непротивлением, своим самоустранением от хода событий, своим самоарестом. Замок на двери охранял не Саблина от их вмешательства, а самих офицеров от обвинений в соучастии. «Мы были арестованы, изолированы и закрыты».

И всё. И взятки с них гладки.

Ведь даже сам Борискин признаёт, что Саблин фактически был одиночкой. Помогал ему, подстраховывал его лишь один человек — матрос Шеин.

О Шеине я знал только одну подробность: на флот он призывался из города Тольятти. Но даже с такими скудными сведениями удалось его разыскать. Телефонный звонок первому из девяти Шеиных, которых назвала тольяттинская горсправка, попал, что называется, в цель. Трубку сняла мама Александра Шеина. Она же и сообщила, что сын только что уехал в Москву искать штаб-квартиру общества «Мемориал».

— Каким поездом? Номер вагона? Как Саша выглядит? Я его встречу!

— Круглое лицо, самое обычное… Клетчатая рубашка… Короткая стрижка.

На другой день я встречал тольяттинский поезд на Казанском вокзале. В потоке выходящих пассажиров я остановил парня в клетчатой рубашке, круглолицего, коротко стриженного.

— Вы Александр Шеин?

Парень изменился в лице. Мне показалось, он даже отшатнулся…

— Да, я…

Только в эту минуту я понял, как ужасающе прозвучал для него мой оклик. Да он и сам потом подтвердил, что принял меня за оперативника КГБ, который должен был арестовать его прямо на вокзале, поскольку он, Шеин, нарушил подписку о неразглашении сведений о «событиях в Риге 8 ноября».

— Ведь я вёз письмо в «Мемориал», в котором рассказал всё, что мне пришлось пережить на «Сторожевом», на допросах, в лагере. Я рассказывал в нём о Валерии Михайловиче и очень боялся, что кто-то пронюхает об этом и перехватит меня в Москве.

В глазах его стоял не истаявший за пятнадцать лет страх. Я показал ему писательский билет, извинился за неловкое знакомство и увёз его к себе передохнуть с дороги.

Генерал-майор юстиции А. Борискин:

«Закрытое судебное заседание Военной коллегии Верховного суда СССР, на котором слушалось дело Валерия Михайловича Саблина и его ближайшего подручного — Александра Николаевича Шеина, открылось в Москве 6 июля 1976 года.

Первым заслушивался подсудимый Шеин. О себе он говорил так:

„Я, Шеин Александр Николаевич, родился 7 марта 1955 года в городе Рубцовске Алтайского края… 6 октября 1973 года до ареста проходил военную службу на большом противолодочном корабле "Сторожевой" в должности и звании матроса. В 1973 году до призыва в Советскую Армию был осуждён за хищение государственного и общественного имущества к 1 году исправительных работ“.

По существу дела Шеин, который вопреки штатному корабельному списку „внештатно“ всецело подчинялся Саблину, считаясь, опять же „внештатно“, корабельным художником и руководителем ансамбля, показал следующее:

„5 ноября 1975 года Саблин вызвал меня в каюту… усадил меня на диван и заявил, что разговор будет серьёзным. Он стал рассказывать свою биографию… В разговоре он уделял много внимания недостаткам, имеющимся в нашей стране…

Я спросил Саблина, как он собирается ликвидировать существующий режим?.. Он ответил… Потом я встретился с матросом Буровым. Я хотел узнать, как Буров отнесётся к программе Саблина. Буров выслушал мой рассказ и заявил: "Люблю такие заварухи". Я Бурову сказал, что сам не знаю, прав ли Саблин, не является ли он шпионом. Тогда Буров испугался и сказал, что он пока подождёт принимать своё решение до выявления реакции других членов экипажа корабля. Если другие поддержат Саблина, то и он это сделает“.

В тот же вечер Шеин прослушал автобиографию и будущее выступление Саблина перед офицерами и мичманами, записанные на магнитную ленту. У него снова возникли сомнения. Он собрался поделиться ими с комсоргом минно-торпедной боевой части, членом КПСС Авериным. Но прежде решил заинтриговать его, спросив, как он смотрит на то, чтобы „поработать на органы Комитета государственной безопасности“. Аверина это заинтересовало, и он ответил, что согласился бы „поработать“. Вместе с тем довольно терпимо и даже с пониманием отнёсся к тому, что возможна попытка „одного из офицеров захватить и угнать корабль“. На это он ответил, что не стал бы „закладывать“ этого офицера. Тогда Шеин более подробно изложил план и программу Саблина, и Аверин согласился поддержать их. Матросу Саливончику Шеин сообщил лишь то, что 8 ноября на корабле произойдут крупные события, и посоветовал держаться около него, Шеина. Потом был разговор с Манько и Лапенко. Причём последний безапелляционно заявил, что такие, как Саблин, — просто ненужные люди. Правда, тут же смутился и даже как будто испугался. Шеин успокоил его, сказав, что этот разговор останется между ними.

„Восьмого ноября 1975 года ко мне в каюту, — показывал Шеин, имея в виду ленинскую каюту, где считался хозяином, — пришли Буров и Манько. Манько сказал, что он не будет поддерживать программу Саблина. Я с ним поссорился, стал доказывать, что программа Саблина правильная…“

Затем Шеин зашёл к Саблину и сообщил, что посвятил в его планы четырёх матросов. Саблин огорчился и упрекнул Шеина в том, что тот не выполнил его указание держать всё до поры до времени втайне. В ответ на это Шеин уже на правах сообщника Саблину пояснил, что пускай будет ударная группа».

Саблин даёт Шеину одно из самых ответственных на том этапе поручений — подготовить помещения для предстоящей изоляции командира корабля, а также офицеров и мичманов, которые не согласятся с намечаемой преступной программой. Об этом Шеин так рассказывал:

«В связи с тем, что боевые посты № 1–3, а также № 4–6 были соединены между собой и с другими постами связью, Саблин приказал мне в первую очередь отсоединить трубки от телефонных аппаратов всех шести постов РТС, чтобы изолированные лица в названных помещениях не имели возможности связаться по телефону с кем-либо на корабле».