Маска Аполлона - Мэри Рено

— Я так не думаю, — говорю. — Не получилось. Театр у вас оборудован просто фантастически; но я предпочитаю играть там, где к поэтам и актерам относятся всерьез.

— Что ты имеешь в виду? — Голос не спрашивал, а угрожал.

— Портретные маски годятся только для комедии. В трагедии они отвлекают зрителя. Подбрасывать актерам такие штуки во время спектакля может лишь тот, кто относится к нам, как к клоунам на ярмарке. Вот эти деньги — за что, за репутацию мою?… Спасибо конечно; но боюсь, она стоит гораздо больше.

Он фыркнул, потом выжал из себя смешок, и начал толковать об актерском тщеславии; вполне уверенный, что я уже высказал что хотел, а теперь никуда не денусь и деньги в конце концов возьму. Разубедить его оказалось не так просто; но моим о себе он восхитился. Мне никогда в голову не приходило, что нечто подобное могло его впечатлить; но, конечно же, как раз его и могло. Уходя, я чувствовал, что вырос в его глазах.

Я ушел сразу, и с удовольствием. На улицах народ кучковался точь-в-точь как после смерти старого Архонта: горожане по фракциям, чужеземцы с земляками. Время от времени появлялись солдаты; то галл надменно смотрел поверх голов, то нубийцы развязно болтали через всю улицу на своем непостижимом языке, то маршировала в ногу, раскачиваясь в такт, группа римлян… Те бесстрастно оценивали окружающих — и словно удивлялись, что до сих пор не получили приказа расчистить улицы. Наемники не скрывали своего приподнятого настроения. А что думали горожане, оставалось только догадываться.

Попасть в заваруху чужой гражданской войны — тут радости мало; и вряд ли найдется кто-нибудь, кому это нравится еще меньше, чем мне. Однако я всё же надеялся, что хоть кто-то из людей, превозносивших справедливость Диона, выступит за него. Но нет. Я был в Сиракузах. Они ждали, что с ними сделают дальше; они напрочь забыли, что могут и сами что-нибудь сделать.

Как мне ни хотелось убраться оттуда поскорее, я тянул с отъездом. Надо было узнать, уезжает ли Платон. Когда-нибудь уедет, разумеется; но если его задержат, то Спевсипп будет ему нужен здесь; а поскольку с Дионом он расстался совершенно неожиданно — очень может быть, что ему надо написать что-нибудь такое, чего курьеру Архонта доверить нельзя. Я знал, где он живет: в доме одного пифагорейца на Ахрадине. Но светиться там не стоило: слишком я стал заметен теперь — могут и заметить. Потому я начал крутиться по винным лавкам, в надежде встретить Спевсиппа. Ведь, если я ему нужен, он именно там будет меня искать.

На третий день этих поисков я случайно встретил совершенно очаровательного человека; тот подошел похвалить мое выступление в театре. Проболтали мы с ним до самого вечера, а там одно за другое, — в результате я вернулся в дом Менекрата только утром. А он встретил меня новостью, что Платон убит.

— Это солдаты, — весело сказал он. — Все знают, что они давно случая ждали. Они говорят, Дион был самым лучшим генералом, пока этот краснобай ему мозги не заморочил. Что с тобой, Нико? Я думал, ты его не выносишь!

— Эта новость убьёт Диона, — говорю. — А сообщать ее придется мне.

Это Менекрата убедило. По правде сказать, я и сам удивился своим чувствам. В его лекции о Едином не понял ни единого слова; там где я понимал, о чём он говорит, — о театре, — я считал его опасным, как и всякого человека с полуправдой. И всё-таки, постепенно, он таки впечатал след мне в душу; так бывает с великим актером, возле которого статистом вертишься. Я вспомнил, как его глаза спрашивали меня «Кто ты?» — и, казалось, знали ответ… А теперь этот ответ ушел, вместе с ним.

Меня грызло чувство вины, какое всегда бывает в таких случаях, даже безо всякой причины; просто потому что я провел ночь с удовольствием. Я начал расспрашивать Менекрата, кто ему это рассказал и где тело; ведь останки надо отослать в Афины, а жив ли Спевсипп — неизвестно. Из его ответов очень скоро выяснилось, что всё это городские сплетни; наверняка он ничего не знает. Я уже знал, как плодятся слухи в Сиракузах, и это дало мне какую-то надежду. Собрался и пошел к дому Платона.

Плакальщиц слышно не было. Я постучался и попросил доложить обо мне Платону, придумав какое-то поручение. Раб тотчас ответил, что Платона надо искать в Ортидже: он теперь гость Архонта.

Должно быть, на лице моем много чего отразилось, потому что он тут же добавил, что ничего плохого с хозяином пока не произошло; а племянник его здесь, наверху, книги его пакует. (Видно было, что в этом доме люди говорят свободно.)

Не успел я попросить, чтобы обо мне доложили Спевсиппу, как он появился сам, бегом. Если прежде он казался очень усталым, то теперь — по-настоящему больным.

— Нико! Я голос твой услышал. Не стой на улице, заходи.

Он быстро провел меня через внутренний двор и наверх, в комнату Платона, в которой царил полнейший хаос и было полно дыма. Весь пол завален свитками и открытыми футлярами для книг. В центре стояла жаровня с углями, на которой Спевсипп жёг бумаги. Я закашлялся и прошел к окну; актер обязан беречь своё горло.

— Тебя кто-то из богов прислал, — сказал он. — Ты возвращаешься в Афины?

— Да или нет. Зависит от того, какая помощь вам нужна.

Он схватил меня за руки; потом отвернулся, вытирая глаза и проклиная дым. Любое участие трогает измученного человека; но философам плакать не полагается.

— Что случилось? Где Платон? В Карьерах?

— Упаси бог! Нет. Слуга у двери правду тебе сказал: он почетный гость. Надолго ли — это не ясно. Но и арестант конечно тоже. Дионисий выделил ему дом во Дворцовом парке. Из внутренней крепости никто без пропуска не выходит; ни по земле, ни по воде. Мы уже наполовину упаковались, уезжать, когда появился отряд галлов с приглашением. Я только что оттуда. Ты бы видел этот дом!.. Бронзовые статуи, книги, музыканты, мальчики-рабы… Игрушек больше, чем у галки в клетке. Знаешь, это выглядит так, словно разбойник похитил знатную даму, а изнасиловать ее стесняется; и вот он кидает ей под ноги свою добычу и вымаливает хоть слово любви. Было бы смешно… Но чем это кончится?

— В конце концов ему придется его отпустить. С Платона весь мир глаз не спускает; по крайней мере, весь ученый мир. Подумай, какой скандал начнется. А второй Дионисий — не первый.

— А ты знаешь, чего он хочет? Ему надо, чтобы Платон принял его сторону против Диона. И пока он этого не сделает, его из Ортиджи не выпустят; но ведь Платон скорее умрет… И таки может умереть! Ведь ему уже за шестьдесят, Нико, климат здешний ему не подходит; он давно уже неважно себя чувствует. А кроме того, ведь Дионисий капризен, как женщина. Тут даже открытой ссоры не надо, но стоит ему как-нибудь фыркнуть на Платона — и тотчас солдаты, или Филист, воспользуются случаем.

— Сомневаюсь. Я бы таким случаем ни в коем случае не воспользовался, хотя и видел их вместе всего один раз. Я тебе уже говорил, этот бедный шут влюблён. А насколько он тщеславен, ты и сам знаешь. Он хочет войти в историю любимым учеником Платона, а не его убийцей. Скажи-ка, ты когда в последний раз ел? Когда спал?