Рискуя собственной шкурой. Скрытая асимметрия повседневной жизни - Нассим Николас Талеб

Что до Кена Бинмора, он показал: концепция «рационального» в общепринятом значении слова определена неточно – настолько, что термин часто используют демагогически. В самих по себе верованиях нет ничего особенно иррационального (если они – кратчайший практический путь к чему-то); для Бинмора все дело – в понятии «выявленные предпочтения».

Прежде чем мы объясним концепцию, рассмотрим следующие три максимы:

Аксиома выявления предпочтений (ее сформулировал Пол Самуэльсон, или, может быть, семитские боги), как вы помните, заключается в следующем: невозможно узнать, о чем люди на самом деле думают (чтобы предсказать их действия), если их просто об этом спрашивать – они сами не всегда понимают, чего хотят. В конечном счете важно, сколько человек платит за товары, а не что он о них «думает» – и не множество разных причин, которые он приводит, чтобы обосновать покупку для себя или для вас. Поразмыслив, вы увидите: это принцип шкуры на кону, только переформулированный. Даже психологи это понимают: они признают эксперимент «научным», если в нем используются настоящие деньги. Участникам дают какую-то сумму, после чего они формулируют свой выбор, тратя деньги. Впрочем, очень многие психологи забывают о выявленных предпочтениях, когда разглагольствуют о рациональности. Они вновь оценивают веру, а не действия.

Вера – это… дешевая болтовня. Может быть, здесь действует некий механизм перевода, который нам понять слишком трудно; он создает искажения на уровне мыслительного процесса, на деле необходимые, чтобы процесс пошел.

На деле этот механизм (по-научному – соотношение смещения и разброса) часто позволяет нам получить лучшие результаты, когда мы «ошибаемся», как когда мы, стреляя, постоянно целимся чуть выше мишени. (См. рис. 3.) В «Антихрупкости» я показал, что, совершая некоторые типы ошибок, мы поступаем как нельзя рациональнее: ошибки стоят недорого, но могут вести к открытиям. Медицинские «открытия» по большей части – побочный продукт чего-то еще. В мире без ошибок у нас не было бы ни пенициллина, ни химиотерапии, ни многих лекарств, ни, вероятнее всего, людей.

Вот почему я – противник государства, которое диктует нам, что «следует» делать: только эволюция знает, является ли «неправильное» неправильным, – при условии, что принцип шкуры на кону делает возможным отбор.

Отсюда – моя позиция: религия появилась, чтобы передавать будущим поколениям умение управлять хвостовыми рисками: ее бинарным и безусловным правилам легко научить, их нетрудно применять. Мы выжили, несмотря на хвостовые риски; наше выживание не может быть случайностью.

Вспомним: шкура на кону означает, что вы обращаете внимание не на слова других людей, а лишь на то, что они делают – и чем именно рискуют. И пусть чудесное выживание работает.

Суеверия можно рассматривать как указания на правила управления рисками. Мы знаем, что те, кто принял суеверия всерьез, выжил; повторю, вам нельзя недооценивать то, что помогает вам выживать. Например, Джаред Даймонд рассказывает о «конструктивной паранойе» жителей Папуа – Новой Гвинеи: суеверия запрещают им спать под мертвыми деревьями. Неважно, суеверия это или что-то еще, какое-то глубокое научное понимание теории вероятностей; важно не спать под мертвыми деревьями. А если вы мечтаете сделать так, чтобы люди использовали вероятности для принятия решений, у меня для вас новости: девять из десяти психологов, работающих с принятием решений (включая таких регуляторов и исследователей, как Касс Санстейн и Ричард Талер), понятия не имеют о теории вероятностей – и пытаются уничтожить нашу эффективную естественную паранойю.

Далее, я считаю несообразным критиковать чужие суеверия, если они сулят некие выгоды, и в то же время не иметь проблем с оптической иллюзией в греческих храмах.

Понятие «рационального», которым бросаются не по делу разномастные рекламщики сциентизма, не определено достаточно точно, чтобы применять его к вере. Повторю: у нас недостаточно оснований обсуждать «иррациональные верования». Иррациональные действия – другое дело.

Обобщая эту логику, можно показать, что многие «верования» – это своего рода обстановка человеческого сознания, больше метафорическая, нежели реальная. Они могут оказывать терапевтическое воздействие.

Вспомним и о том, что мы увидели в главе 3: рациональность коллектива может требовать предвзятости индивидов.

Отсюда – первый принцип:

Когда мы говорим о вере, разницы нет; она появляется, когда нужно рисковать, ставить что-то на кон – то, что мы можем потерять, если все пойдет не так.

Извлечем урок, перефразировав принцип:

Но эта мысль заслуживает продолжения. Тот факт, что в вере есть декоративный компонент – странные правила, которым люди следуют за пределами клиник Джемелли во всем мире, – заслуживает обсуждения. Для чего эти правила? Можем ли мы понять, какова их функция? Сбивает ли она нас с толку? Ошибаемся ли мы, принимая их за рациональные? Нельзя ли использовать их, чтобы определить рациональность?

Давайте посмотрим, что о «рациональности» скажет Линди. Античная мысль знала понятия «разум» и «разумность», в основном они связывались с предусмотрительностью, или софросиной; современная идея «рациональности» и «рационального выбора» родилась после Макса Вебера в работах психологов, горе-философов и психолухов. Античная софросина (σωφροσύνη) – предусмотрительность, самообладание и умеренность. Ей на смену пришло кое-что другое. «Рациональность» родилась после Просвещения, во времена, когда мы считали, что понимание мира – не за горами. Она подразумевает отсутствие случайности – упрощенную случайную структуру нашего мира. А также, конечно, никаких с ним взаимодействий.

Единственное обнаруженное мною определение рациональности, которое практически, эмпирически и математически строго, таково: рационально то, что позволяет выжить. Это определение, в отличие от современных теорий психолухов, следует античному подходу. Все, что препятствует выживанию на уровне индивида, коллектива, племени и выше, для меня иррационально.