30 лет в ОГПУ-НКВД-МВД. От оперуполномоченного до заместителя министра - Юрий Богданов

Спрос с начальника Лужского райотделения НКВД Богданова со стороны его непосредственных руководителей мог в те годы быть лишь в отношении ретивости и усердия в отработке их подчиненным поступавших неадекватных указаний. С этих позиций претензии к отцу предъявлялись постоянно.

После проведения арестов, выполненных с санкции областного руководства, аппарат Лужского райотделения в количестве 3–4 человек не мог быстро справиться с расследованием по каждому делу. Начались запросы из областного управления: «почему не представляются дела?» Особенно по этому вопросу досаждал зам. начальника УНКВД ЛО старший майор гб В.Н. Гарин (Жебенев Иван Николаевич). С такими же требованиями постоянно обращались работники оперативного штаба областного Управления внутренних дел, которые готовили и докладывали дела на особую тройку. Для проверки обстановки на месте в Лугу был командирован работник УНКВД Пайкин, который после изучения дел доложил руководству управления, что «в Лужс-ком райотделении либерально относятся к арестованным, допрашивают медленно, ночами не работают» [А.11]. В рапорте проверявший написал: «Несмотря на указание арестованных допрашивать стоя, в Лужском райотделении не выполняется» [А. 12]. От Богданова областное руководство потребовало объяснений.

Через некоторое время в Лугу приехал ещё один областной работник — Гантман (или Райтман) — с такой же проверкой. Давление на начальника райотделения осуществлялось через оперативный сектор Баскаковым, требовавшим «расширения арестов, ужесточения обращения с обвиняемыми и ускорения прохождения следственных дел». Затем Богданова обвинили в том, что он «оставил на свободе всех правых», поскольку им не было арестовано руководство районной парторганизации и крупных партийных коллективов. Это подкреплялось такими доводами, что «в других городах и районах вскрыты антисоветские организации, поэтому не может быть, чтобы в Лужском районе этого не было». Отец так писал в своих бумагах: «Неоднократно я предупреждался, что за невыполнение указаний сам буду привлечён к ответственности» [А. 12].

Такая обстановка, безусловно, влияла как на начальника, так и на работников райотделения и «вынуждала произ-водить аресты лиц, на которых не имелось достаточных материалов, изобличавших их в антисоветской деятельности». К этому добавлялись ещё требования по упрощенному ведению следствия и применению стоек к арестованным. «При такой системе допросов, — признавал Богданов, — это было не следствие, а вымогательство показаний обвиняемых. Проходящие в показаниях события, наименование места и времени приводимых фактов антисоветской и другой деятельности арестованных не проверялись из-за неимения времени». Упомянутые выше сотрудники, проводившие проверку райотделения, особенно штаб УНКВД ЛО, в который направлялись дела для представления на особую тройку, разъясняли, что «если арестованный признался, то этого достаточно, и дела принимаются к рассмотрению».

Потом начали приходить распоряжения «в трёхдневный срок арестовать» всех троцкистов, правых, перебежчиков, немцев, поляков и др. Богданов вспоминал: «Создалась такая обстановка, что буквально не знали, как поступать» [А11].

Мама рассказывала нам, что как-то отец пришел домой очень расстроенным и сказал, что ему поступило указание арестовать 30 священников. «Как такое может быть?» — возмущался он. Под видом командировки Богданов на несколько дней уехал в район и не показывался на работе, пока страсти вокруг этого распоряжения не улеглись. Он надеялся, что продинамил данный вопрос, но никакая мелочь в отношении работников органов не забывалась, а бралась на заметку. Впоследствии саботаж Богданова ему лихо аукнулся.

Находясь в большом душевном смятении, отец вынужден был продолжать рулить между Сциллой и Харибдой: арестовывать совесть не позволяла, а не арестовывать — начальство не понимало. Только один работник УНКВД ЛО, как вспоминал отец, смог по-товарищески предостеречь его от ошибок. Это был Георгий Григорьевич Карпов, в период массовых репрессий работавший начальником 4-го отдела Управления госбезопасности УНКВД ЛО. Проезжая по служебным делам через Лугу в Псков (который входил тогда в состав Ленинградской области), Карпов остановился отдохнуть в Лужском райотделении НКВД и поинтересовался у начальника, как идут дела. Богданов доложил о своих терзаниях и о том, что, несмотря на все требования сверху, материалов для арестов больше нет. Прислали вот только из особого отдела Лужского гарнизона сомнительные дела на лиц из гражданского населения, которые подозревались в шпионской или антисоветской работе. Однако данных, достаточно подтверждавших эти обвинения, не имелось. «Тов. Карпов сказал, — писал отец, — что арестовать их придётся, так как всё равно штаб или оперсектор заставят это сделать». Но при этом предупредил: «Смотрите, ни в коем случае не допускайте избиения следователями арестованных. Учтите, что за эти дела когда-нибудь ЦК партии потребует ответа» [А.11].

Как в воду глядел Георгий Григорьевич! Мне представляется, что человек, давший такой совет, и сам в те смутные времена следовал ему неукоснительно. Недаром секретарь Псковского окружного комитета ВКП(б) обижался на Карпова, который с 27 июня 1938 года перешел работать начальником Псковского окружного отдела УНКВД ЛО, что тот вместе со своими подчинёнными вместо того, чтобы «организовать беспощадную борьбу со всеми врагами СССР, по существу ослабили, если не прекратили борьбу с врагами народа» [Л.4].

Богданов с благодарностью внял товарищескому предупреждению ответственного работника, хотя, впрочем, он и сам всю жизнь с уважением относился к людям и его собственные кулаки по чужим зубам никогда не чесались. В связи с этим мой отец с чистой совестью написал в своих объяснениях: «Я должен заявить, что сам никогда не избивал арестованных и другим работникам не позволял этого делать» [А.11].

Отец писал: «Управление НКВД ЛО и аппарат областной Тройки всё время нажимали и требовали усиления арестов». К этому подключался и оперативный сектор. «Неоднократно делались предупреждения, что Тройка дела на одиночек принимать не будет, так как это результат плохого следствия. Один человек не может проводить антисоветскую деятельность, он обязан иметь вокруг себя группу единомышленников» [А. 12]. Вот каким путём реализовывалась идея о борьбе с болтунами в Ленинградской области.

Выданная руководством области установка толкала к тому, что «каждый работник стремился добиться признательных показаний о соучастниках, а получив такие показания, без проверки проводил дополнительные аресты и этим ещё больше усугублял положение» [А. 12]. Как вспоминал Гринько, «все силы сотрудников были направлены на то, чтобы собирать такие материалы, которые бы давали возможность привлечь к ответственности лиц за незначительную и несущественную контрреволюционную деятельность». Затем эти материалы «получали другое направление, и человека обвиняли в связях с заграницей, с иностранной разведкой, в шпионаже, подрывной деятельности против

Советской власти, террористических актах, намерении совершить где-то какую-то диверсию и другие антисоветские действия» [А. 13].

Как достаточно опытный, можно сказать теперь уже профессиональный, чекист Богданов переживал, что «агентурная работа велась плохо. К агентуре предъявлялись требования усилить наблюдение за лицами, которых она разрабатывает. Сроки давались очень короткие. Отсюда неизбежными были факты представления провокационных материалов и оговаривания ряда лиц. Провести проверку через другую агентуру или каким-то иным путём у оперативных работников не было времени» [А.11].