Демоны Дома Огня - Александра Груздева

«Кто я?» – на этот вопрос у Ады не было ответа. Случайные заработки, беспросветность. Ашер стал для нее грандиозным приключением. Теперь о нем даже больно вспоминать. Она одна. Всегда была одна. Ада никогда не страдала от одиночества. Но сейчас почувствовала себя словно запертой в коробке. Кто-то ловкий накинул крючок снаружи, ей не выбраться, остается колотить кулаками в стены. Никто не слышит ее борьбы. Ее голос затухает под крышкой, которая тяжела как могильная плита. Чтобы яд ее одиночества не выбрался на волю, не заразил тех, кто привык всегда быть с кем-то, у кого есть семья, друзья.

«Кто я? Никто в толпе потерянных лиц, – рассуждала Ада. – Такая же, как все остальные. Чужая среди чужаков. Но для себя я все, целая вселенная. Сама с собой я смеюсь и плачу. Мне не скучно наедине с собой. И если я не буду любить себя, то кто тогда полюбит меня?»

Сапфиры… Она осторожно сняла с шеи ожерелье. Что, если оно навевает ей странные сны? Что, если истинная владелица сапфиров вопрошает: «Кто ты такая, чтобы носить мои драгоценности?» Ада вгляделась в мерцающие глубины камней. Они говорили с ней, они что-то обещали. Они запрещали ей сдаваться. Они были синими, как самое прекрасное невиданное, нездешнее небо.

И тут, как по волшебству, Ада наткнулась на блог стюардессы Эмиратских авиалиний.

Девушка в красной шапочке-таблетке с прикрепленным к ней белым платком жизнерадостно рассказывала о том, как бегает с подносами на высоте 10 000 метров. А что? Дубай, вечное лето, бесплатные перелеты, скидки в салонах красоты для девушек из небесного экипажа… И Ада подумала: а почему нет? Заполнила на сайте анкету. Перечислила все языки, которые она посчитала, что знает, включая латынь и древнегреческий. Прикрепила фотографию.

Ей показалось, что и в этот раз платиновый цвет волос сыграл решающую роль. Аду очень быстро пригласили на собеседование и приняли, несмотря на то что ей едва хватило роста для нормы, чтобы закрывать багажные полки над сиденьями. Когда она прилетела в Дубай на шестинедельные курсы обучения в колледже авиакомпании, ее встретил дождь, словно Питер не хотел выпускать ее из мокрых, холодных объятий. Ада думала, что дождь в пустыне для местных – счастье, но все эмирати тоже ходили как прибитые: без зонтиков, в открытых сандалиях, обиженные предательством погоды.

С непривычки учеба напрягала. Пришлось учить инструкции по безопасности, сервису, медицинской помощи, справляться с аварийными ситуациями: выживать в пустыне, тушить пожар, даже высаживаться в воду: занятия проходили в бассейне, а вода в нем была – жуть какая холодная. Ада училась принимать роды на борту, оказывать помощь при ожогах и сердечных приступах. Но чувствовала: случись внештатная ситуация, от нее, Ады, пользы будет мало. Оставалось уповать на божественную милость.

Зато вдохновляла грядущая высокая зарплата и прорва свободного времени. Ведь в месяц 6–7 полетов, а все остальные дни – оплачиваемые выходные.

Первый полет на аэробусе А380. Рейс в Австралию, в Сидней, – почти 12 часов в замкнутом пространстве. Кожа высохла, скукожилась, как портянка на батарее. Голова разболелась. В эконом-классе тесно, многолюдно, дети ревут, пассажиры привередничают, обливаются напитками. Зато в бизнес-классе благодать: тихо, многие с достоинством уткнулись в компьютеры – Ада специально заглянула сюда, чтобы определить, кончается ли где-нибудь небесный эконом-ад.

Мужчина в хвосте самолета, в кресле с краю, неважно выглядел. Ада отметила это, проходя мимо с тележкой – то с напитками, то с едой. На инструктаже напоминали, что особое внимание нужно обращать на стариков, беременных женщин, мамаш с детьми, инвалидов, ну и на тех, кто ведет себя неадекватно или выглядит плохо. Мужчина выглядел откровенно плохо. Серый с прозеленью цвет лица. Глаза полузакрыты. Дышит тяжело.

– Сэр, с вами все в порядке? – спросила его Ада.

Тот мыкнул и утвердительно кивнул. А в следующий раз, когда Ада проходила мимо него, он попросил минеральной воды без газа. Пил быстро, жадно, будто вокруг него сгущалась пустыня. Потом накрылся пледом и, похоже, уснул.

Но еще через два часа Аде показалось, что теперь он вообще не дышит. Она сообщила о своих подозрениях старшему бортпроводнику. Тот велел ей не паниковать, а еще через несколько минут отправил Аду за реанимационным набором.

Они действовали строго по инструкции. Вытащили несчастного из кресла, положили на пол в проходе. Он лежал, как стрелка – указатель на аварийный выход. Прощупывались слабые толчки пульса. Усталое сердце еще качало кровь. Но пассажир не приходил в сознание. И тут Ада почувствовала, как речушка его пульса мельчает, утекает сквозь пальцы. И без того поверхностное дыхание редеет. А тело, казалось бы такое надежное вместилище жизни, вдруг становится пустым, как покинутая гарнизоном крепость. Она должна была дать знать старшему, чтобы тот схватился за «утюги» электрошока или обнажил адреналиновый шприц, но не могла оторваться от этого ощущения – истечения жизни из тела. Чувствовал ли Ашер то же самое в момент убийства?

Со всех сторон на них были нацелены испуганные взгляды пассажиров. Встревоженные лица выглядывали из-за спинок сидений. Люди приподнимались и садились обратно, стискивая руки и шепча молитвы. Даже дети-крикуны примолкли. Мамаши прикрывали им глаза мягкими влажными ладонями, чтобы их чада раньше времени не встретились со смертью. Некоторые особо любопытные извивались червяками, чтобы хоть одним глазком взглянуть, что же происходит.

– Дяденька умрет? – громким шепотом спросил один малыш.

– Что ты, сынок, – успокоила его мать, – с ним все будет в порядке.

Ложь – защита от вечности. Если мы не будем лгать, нам не вынести правды.

Ада ощутила последний бег крови умирающего. И пусть его кожа еще оставалась теплой, она уже не была живой.

– В небе умер. К Богу ближе, – пробормотал кто-то из пассажиров.

В туалетной кабинке Ада мыла руки – и не могла их отмыть. Снова и снова щедро орошала ладони жидким мылом, подставляла под струю воды. Вытирала досуха бумажным полотенцем. Подносила к лицу – и чувствовала запах смерти. Это был запах кожи того мужчины, а может, кожи самой Ады, живой материи, подверженной тлену.

«И я тоже, и я…» – повторяла она, ощущая, как за костью грудины бьется кровавая мышца сердца, которая дряхлеет с каждым сокращением. Когда-нибудь ее дряблые, обвисшие волокна больше не смогут пошевелиться, и тогда сердце замрет, и исчезнет она, Ада. Исчезнет с последним толчком крови, еще искры-импульсы в агонии пробегут по нейронам мозга, но погаснут последние маяки, складками застынут веки и остекленеют глаза. Они перестанут отражать душу – невидимую ласточку, которую, по нормам христианской морали, следует воспитывать и беречь от сделок с дьяволом. Душа бессмертна. Ее никто не видел, но многие люди уверены, что она у них есть. Именно душа делает тебя существом высшего порядка. Но есть ли у тебя душа или ты только механизм, умно и ладно скроенный, успешный экземпляр, вышедший из чьей-то гениальной лаборатории? А может, душа – тоже продукт, только более тонкой, более изощренной инженерии?