Прекрасная Катрин - Жюльетта Бенцони

– Ты знаком с Родриго де Вилла-Андрадо? – с притворной кротостью спросил он.

– С этим испанским наемником? Конечно. Мы вместе с ним служили под началом маршала де Северака. Храбрый воин. Но при этом хищный зверь. В жестокости с ним не сравнится даже голодный волк, и он пьянеет от крови, как другие от вина.

– А еще он пьянеет при виде золота, – резко бросил Сентрайль. – Ла Тремуйль выложил кругленькую сумму в оплату за его услуги. Испанец со своими головорезами вошел в Овернь, а его лейтенанты Валет и Шапель разоряют Лангедок и Геводан. Эти двое поднимаются в горы навстречу Родриго, а тот спускается вниз. Ты все понял?

Лицо Арно де Монсальви из красного сделалось восково-бледным. Плотно сжав губы, так что на углах их обозначились резкие морщины, и втянув ноздри, он стал медленно подниматься, не сводя глаз с Сентрайля. Испуганная Катрин почти физически ощущала душившее его бешенство. Нависая над Сентрайлем, который был ниже на целую голову, Монсальви тихо произнес:

– На моей земле бесчинствует кастильский шакал, а ты говоришь мне об этом только сейчас? И предлагаешь остаться здесь нежиться в покое и тепле, тогда как моих родных, быть может, уже…

– Я сам узнал об этом лишь сегодня утром. Да и если бы мне рассказали раньше, что бы это изменило? Давно ли ты так окреп, что способен без посторонней помощи сесть на лошадь?

Арно, опустив голову, отступил, но лицо его было по-прежнему искажено гневом. Катрин же внезапно почудилось, будто какая-то угрожающая враждебная сила вторглась в мирный кабинет Кера. Черная угловатая тень витала по комнате, прикасаясь ко всем предметам, задевая углы и цепляясь за потолок – словно испанский наемник, вооруженный до зубов, вошел сюда, принеся запах разорения и пожара. Она почувствовала, как холодная рука сжимает ей сердце. Будто сквозь туман, донеслись до нее слова Арно, обращенные к хозяину дома.

– Мэтр Жак, вы поможете мне завтра же уехать из города? Здесь я оставаться больше не могу.

– Если хочешь, я дам тебе десять своих солдат. Они будут ждать тебя в месте, которое им укажут, – вмешался Сентрайль.

Он снова надевал панцирь на свой колет из буйволовой кожи, который снял перед ужином. Близился час прощания. Сентрайль водрузил на голову шлем и запахнулся в широкий плащ. Катрин тяжело было расставаться с верным другом, с братом, который делил с ними и радости и невзгоды. С детской непосредственностью она бросилась ему на шею.

– Я очень люблю вас, Жан. Возвращайтесь к нам как можно скорее!

На грубом веснушчатом лице Сентрайля появилась смущенная улыбка. Пряча подступающие слезы, он пробурчал:

– Мы скоро увидимся в Монсальви! Однажды вечером я заявлюсь к вам на ужин, и уж тогда вы от меня долго не избавитесь. Останусь у вас, пока не затравлю нескольких секачей в Шатеньрэ. Прощайте, друзья!

Он поцеловал Катрин, обнял Арно, поклонился Масе, которая поднесла ему на дорогу кубок пряного вина, а затем повернулся к Жаку Керу, взявшему в руку факел, чтобы проводить гостя.

– Я иду следом, мэтр Кер! Еще раз спасибо за помощь!

– Пойдемте, мессир. Я скажу вам, куда надо прислать тех десятерых солдат, которых вы обещали дать. Дурные вести дошли до меня даже раньше, чем до вас, и я все приготовил для отъезда наших друзей… Я знал, что мессир де Монсальви не останется в Бурже, а госпожа Катрин захочет поехать вместе с ним.

Ни один мускул не дрогнул в лице Жака Кера, когда он произносил эти слова. Однако Катрин поняла, каких усилий это ему стоило. За внешней бесстрастностью меховщика скрывалась глубокая душевная мука, в которой он, возможно, и сам не отдавал себе отчета, но инстинктивно пытался отгородиться от нее.

Часы монастыря якобинцев отбили три удара. Глухо хлопнула входная дверь, затем послышался звук быстрых шагов по булыжной мостовой. Арно и Катрин, обнявшись, молча слушали, как они удаляются, и сердца их словно бы бились в такт шагам друга. Наконец все стихло, и тогда Масе подала Катрин подсвечник с зажженной свечой.

– Идите к себе, – сказала она, – вам надо хорошенько выспаться. Завтра будет тяжелый день!

Выспаться? Арно и Катрин даже не помышляли об этом. Они вошли в большую спальню Жака и Масе, которую хозяева уступили новобрачным, как дети, нетерпеливо ожидавшие чуда. Комната была очень уютной: стены задрапированы красно-синей узорчатой тканью, красивый камин конусовидной формы освещало веселое пламя, полы были застланы мягкими коврами. Большая кровать с белоснежными простынями и куртинами ярко-красного сукна открывала им объятия, как тихое сладостное убежище, куда, кроме них, не было доступа никому. В доме царила необыкновенная тишина, будто закрыла свои створки раковина. Опасности и тревоги отступили от них, и в эти первые часы совместной жизни они принадлежали только самим себе. Завтра чары будут разрушены, все начнется сначала, но в это мгновение перед ними были бессильны и злоба и ненависть.

Не выпуская руки Катрин, Арно тщательно запер дверь, а затем повлек жену к постели. Не произнеся ни единого слова, он взял ее на руки и стал жадно целовать. Хотя они жили в одном доме с тех пор, как Сентрайль привез сюда умирающего друга, Арно впервые ласкал Катрин. Свято почитая честь приютившего их дома, они по обоюдному согласию решили ждать, пока не будут соединены законными узами. Зато теперь Арно, казалось, стремился наверстать упущенное время.

Он целовал ее в глаза, в виски, в шею, шепча на ухо нежные слова и задыхаясь от счастья.

– Жена моя… Моя Катрин… Навеки моя!

Он сжимал ее в объятиях с такой силой, что на нежной коже могли бы выступить синяки, но она ничего не замечала, с упоением отдаваясь этим страстным рукам. Дрожащими торопливыми пальцами он разорвал завязки накрахмаленного муслинового чепчика и отбросил его в другой конец комнаты.

Арно расшнуровывал ей корсаж, когда она вдруг замерла, прислушиваясь к себе. Ребенок забеспокоился, стал двигаться с неожиданной силой. Арно, уловив ее колебание, шепнул:

– Что с тобой?

– Ребенок… Он шевелится! Может быть, нам не стоит…

Он засмеялся, и Катрин показалось, что с этим смехом уносятся прочь все ее страхи. Как она любила в нем эту веселость, эту неукротимую жизненную силу! Его белые зубы сверкнули на красном фоне полога.

– Если этот маленький плут станет мешать мне любить тебя, ему придется иметь дело со мной. В нашей семье дети знают свое место. Я хочу тебя! Я изголодался по тебе… Я так давно мечтал об этом! И тем хуже для него, если ему это не нравится!

Он нежно и требовательно привлек ее к себе, жадно впился губами в ее губы, в то время как руки его скользили по ее плечам и груди. Прикосновение этих жестких ласковых губ воспламеняло кровь. Безумная горячка любви налетела как ураган. Катрин отвечала поцелуем на поцелуй, лаской на ласку, целиком окунувшись в пучину страсти и желания. Впервые он возбуждал ее столь умело и искусно, и в голове ее мелькнула мысль, как все изменилось в сравнении с прежними короткими грубыми ласками. Их былая любовь напоминала сражение, из которого оба они выходили изнуренными. Арно набрасывался на нее как дикарь, торопясь овладеть ею и подчинить своей воле, тогда как теперь его умелые руки вызывали в ней исступленное томление, жгучую жажду слиться с ним воедино. Она стонала в предчувствии наслаждения, которое до сих пор испытывала только в объятиях герцога Бургундского, до тонкостей постигшего искусство любви.