Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

Фриц Хаарман, «Ганноверский мясник» (немцы любили давать прозвища этим монстрам), между 1918-м и 1924 годами убил около тридцати мужчин, по большей части проститутов. Почему «мясник»? Утверждалось, что он продавал на черном рынке куски человеческой плоти. Гильотинирован в 1925-м.

Карл Денке тоже неплох. Прозванный «Папашей Денке», он охотно предлагал бомжам горячую еду. Правда, несчастные не подозревали, что их собственная плоть станет основным блюдом его следующей трапезы. Во время обысков в его доме обнаружили огромное количество зубов и костей, а также консервы из человеческих останков. Повесившийся в камере почти сразу после ареста, в 1924 году, он не оставил себе возможности объяснить свои каннибальские вкусы.

Были и другие… Извлекая один за другим старые материалы, Минна заново удивлялась, сколько же в Германии на протяжении последних трех десятилетий было преступников, которые убивали, увечили, пожирали своих жертв. А еще ее удивил — и тронул — собственный почерк примерной ученицы. Полное ощущение, что это личный дневник девочки-подростка, в то время как речь там шла о смертоносных монстрах — тема, которая, следовало признать, всегда ее увлекала. Особенно те, кого она называла «чистыми убийцами», — люди, подменившие любовь смертью, а сексуальное стремление стремлением убивать…

Перелистывая старые газетные вырезки, она напала на интересный случай. Альберт Хоффман, родился в октябре 1894-го, убил двух женщин в 1911–1912 годах в Берлине. Характерная особенность: он забрал их обувь.

Ранее несовершеннолетнего парня уже дважды сажали в тюрьму за сексуальную агрессию и попытку изнасилования (собственной матери). Освободившись в 1910-м, он сначала убивает Марту Вебер, двадцати семи лет, модистку. Он душит ее, вспарывает живот и забирает обувь; все это в Тиргартене. Поскольку он заодно украл у нее деньги, следователи не обратили внимания на босые ноги покойницы. В следующем году у Хоффмана случается рецидив: он убивает Елену Кох, двадцати двух лет, портниху, на берегу Шпрее, на северной оконечности Музейного острова. Тот же modus operandi[98], но на этот раз он не прикоснулся к деньгам жертвы.

Несмотря на сходные детали двух убийств — вспарывание живота, кража обуви, — полиция так и не смогла напасть на след. И только чистое везение позволило в 1913-м поймать убийцу. В июле месяце мужчину застали в морге католического госпиталя Святой Ядвиги, в квартале Шпандау, в тот момент, когда он вскрывал живот женского трупа.

Арестованный Хоффман признается в убийстве Марты Вебер и Елены Кох. Он сообщает детали, которые известны только полиции, или те, которых полиция не знала, например точные обстоятельства, при которых он настиг жертв.

Война еще не началась. Немецкая административная машина мелкой трусцой продвигается вперед. Хоффмана судят. Ему девятнадцать лет. Его не приговаривают к смерти. Двадцать лет тюрьмы. Дело закрыто.

Минна не имела никаких дополнительных сведений об этом жалком субъекте. Этот случай затерялся в ее заметках, в той массе информации, которую она собрала в начале своего исследования и в результате так и не использовала. Она опросила множество убийц, побывала в тюрьмах Берлина и даже всей Пруссии. Но ей не попадался Альберт Хоффман, который на тот момент отбывал срок в тюрьме Моабит.

Минна снова перечитала газетные статьи. Потом еще раз и еще. Обувь. Потрошение трупа. Места убийств — Тиргартен, Музейный остров… Если ее подсчеты верны, Альберта Хоффмана должны были освободить в 1933-м. Вроде сходилось. Одна неувязка, зато серьезная: как убийца мог быть ранен на фронте, если сидел в берлинской тюрьме?

Она глянула на часы: десять. Мурашки в ногах и искры в голове. Неужели она уже нашла их убийцу? Притормози, моя милая!

Она подумала о единственном месте, которое этой ночью еще открыто, — как ни парадоксально, именно потому, что закрыто всегда. Тюрьма на Лертерштрассе. На северо-западе Берлина, в квартале Моабит. Там и терялся след Альберта Хоффмана. Оттуда и нужно начинать.

Эдуард был прав: в Берлине ввели комендантский час. Ни единого лучика света во всем городе. Фонари, неоновые вывески ресторанов, обычно подсвеченные памятники — все было погружено во мрак. Машин на улицах оставалось совсем немного, да и те с затемненными фарами и почти невидимы. Автобусы для ориентирования пользовались единственным синеватым подфарником, а огни трамваев тоже затянули черной марлей. Что до окон домов, все они были занавешены тканью или закрыты ставнями.

Пешеходы, а их было много (никто еще не верил в бомбардировки), использовали фонарики с синими лампочками. Результатом стало нечто вроде Млечного Пути сапфирового цвета: мириады драгоценных камней, рассыпанные повсюду у изножий берлинских зданий, кружились, подобно светлячкам.

Минна направилась в район Моабит.

После вчерашнего преследования и смерти подруги мысль вернуться туда вызывала у нее отвращение. Но Лертерштрассе находилась довольно далеко от Вестхафенских доков, а день выдался такой нервный, что она только мельком вспомнила о нападении накануне.

Она аккуратно вела машину. Днем были приняты меры предосторожности: края тротуаров и углы покрасили белой краской, чтобы машины и пешеходы различали направление. У Минны возникало ощущение, будто она движется по лабиринту, нарисованному мелом на черной доске.

Тюрем в Берлине хватало: Колумбия-Хаус, тюрьма в Шпандау, казармы в Лихтерфельде и большая часть водонапорных башен, которые СА в каждом квартале превратило в свои центры для допросов. Не считая таких заведений, как гестапо или СД, располагавших собственными камерами…

Тюрьма Моабит занимала особое место. Образец прогресса, она была единственной, где имелись индивидуальные камеры — пусть даже сегодня любая из них была забита под завязку политическими заключенными.

Шесть слившихся в единое целое гектаров всего в нескольких шагах от центрального вокзала Берлина, разделенных на пять «паноптических»[99] секторов. Идея заключалась в создании кругообразного замкнутого пространства, в центре которого стояла башня, позволяющая тюремщикам наблюдать за всеми камерами разом. А лучше всего (или хуже) было то, что заключенные никогда не знали, в какой момент за ними наблюдают. Английский принцип «передоверить наблюдение наблюдаемым», то есть внушить заключенным, что за ними постоянно шпионят.

И хотя тюрьма была построена уже около века назад, ее дух и логика как нельзя лучше соответствовали заповедям нацистского режима, который в определенном смысле и сам был государством «паноптическим». Именно в этом и заключалась цель Гитлера, Геринга, Гиммлера и иже с ними — создать у граждан великого рейха ощущение, что за ними постоянно следят.