Дымка. Черный Красавчик - Виль Джемс

– Слушаю, сударь! Дай же бог, чтобы милая барышня была жива! Эй, Джон! – крикнул рабочий товарищу. – Беги скорее за водой да скажи моей хозяйке, чтобы шла сейчас к графинюшке.

С этими словами он вскарабкался на меня и, работая ногами о мои бока и покрикивая, поехал в объезд канавы.

Я видел, что он смущен тем, что у него нет хлыста; но я скоро успокоил его, показав ему, как я могу бежать по своей собственной охоте. Он даже с трудом держался в седле. Я старался бежать самой ровной рысью, однако на некоторых плохих местах пришлось тряхнуть, но немного. «Тише, стой!» – кричал он. На шоссе дело наше пошло лучше, и мы скоро очутились у дома доктора, а потом и в замке. Рабочий старательно исполнил все поручения. В замке его хотели угостить, но он отказался, говоря, что поспешит к барышне, куда надеется добежать раньше, чем приедет карета.

В доме поднялась общая тревога, когда узнали о случившемся. Меня ввели в стойло, разнуздали и накинули на меня сукно.

Джинджер оседлали для молодого графа Георга, и в то же время я услыхал, как выехала карета.

Прошло много времени, прежде чем Джинджер вернулась ко мне. Когда мы наконец остались с ней вдвоем, она рассказала мне все, что видела.

– Мы прискакали на поле, – говорила она, – когда доктор уже был там. Какая-то женщина сидела на земле и держала голову графини на своих коленях. Доктор вливал ей что-то в рот, и я услыхала, как он сказал: «Она жива!» Потом меня отвели в сторону. Немного времени спустя барышню понесли к карете, и мы все поехали домой. Я слышала, что молодой барин сказал знакомому, которого мы встретили, что кости все целы, но она еще не сказала ни слова.

Через два дня после несчастного случая с молодой графиней Блантейер зашел ко мне на конюшню и, ласково потрепав, сказал графу Георгу, который пришел с ним:

– Я уверен, что эта лошадь отлично понимала опасное положение Ани; я не мог удержать его, так горячо он скакал в погоню за ней. Ани должна всегда ездить на нем и ни на какой другой лошади…

Из этих слов я понял, что моя молодая барышня вне опасности и что она скоро будет ездить верхом.

Известие это очень меня обрадовало, и я ждал счастливой жизни впереди.

На Джинджер же все охотился граф Георг. Иорк, бывало, говорил, что для такой горячей лошади надо бы седока посерьезнее, что молодой человек не сумеет беречь ее. Но Джинджер сама любила ездить под молодым охотником; она увлекалась не менее его. Зато нередко я видел Джинджер страшно утомленной после охоты и слышал, что она стала покашливать. Я беспокоился за бедную Джинджер.

После отъезда Иорка в Лондон конюшнями стал заведовать Рувим Смит. Это был очень толковый человек, заботливый кучер, хорошо знавший свое дело; вдобавок он мог и лечить лошадей, так как прежде служил у ветеринара. Кучерским искусством он владел вполне; выезжал одинаково хорошо с любой упряжью. Красивый, образованный, с приятным обхождением, он нравился всем. И лошади любили его, – это я могу сказать. Надо было удивляться одному: как при таких качествах он оставался только помощником главного кучера.

Но Рувим Смит имел один большой недостаток: он любил выпить. Не то чтобы он всегда пил, как иные люди, – нет, бывало, он неделями и месяцами не касался водки, а то вдруг запьет и тогда осрамит себя, напугает жену и всем надоест.

Иорк всегда старался скрыть от графа проделки Рувима во время пьянства, держась за него как за полезного помощника. Случилось, однако, что граф узнал: нельзя было ему не узнать, потому что Рувим напился до того, что не мог сидеть на козлах, отвозя графских гостей с бала. Один из господ должен был пересесть на его место и довезти дам домой. Конечно, Рувима рассчитали; бедная его жена и маленькие дети должны были выехать из хорошей избы подле ворот парка и отправиться куда им угодно.

Мне рассказывали про этот случай, бывший еще задолго до того, как нас с Джинджер привели сюда. Мы же застали Рувима на старом месте. За него горячо заступился Иорк, и граф простил его, положившись на его обещание никогда больше не брать водки в рот. Действительно, при мне не случалось еще ни разу, чтобы Рувим изменил своему слову, и, когда граф уезжал с графиней в Лондон, Иорк счел возможным оставить конюшни на попечение Рувима.

Настал апрель. Наших господ ожидали домой в начале мая. Надо было выкрасить к их приезду маленькую карету; и так как в это самое время полковник Блантейер собрался ехать назад на место своей службы, то решено было довезти его до города в карете, потом оставить карету у каретника, а кучеру вернуться верхом. Смит запряг меня и взял с собой седло для обратного пути. Прощаясь с ним на железной дороге, полковник сунул в руку Смита деньги и сказал:

– Береги барышню, Рувим; не давай никому Черного Красавчика, его могут испортить неосторожной ездой. Береги его для барышни.

Мы оставили карету у каретника, после чего Рувим сдал меня конюху гостиницы «Белый лев», прося его хорошенько меня накормить и оседлать к четырем часам. У меня выпал гвоздь из подковы, но конюх сперва не заметил, а в четыре часа поздно было об этом думать. Смит вернулся только к пяти часам и сказал, что вряд ли он выедет раньше шести часов, так как он встретил каких-то прежних друзей. Конюх спросил у него, как быть с гвоздем.

– Ничего, сойдет и так, дойдем, – ответил Смит голосом, совсем непохожим на его обыкновенный голос: он произнес эти слова громко и небрежно.

Вообще странно было такое его отношение к лошади: он всегда обращал особое внимание на наши подковы.

Он не явился в гостиницу ни в шесть, ни в семь, ни в восемь часов. Около девяти часов послышался наконец его голос: он грубо выговаривал за что-то конюху; настроение у него, как видно, было самое плохое.

Хозяин гостиницы вышел нас проводить.

– Берегитесь, как поедете, господин Смит, – сказал он ему.

Но Смит только бросил бранное слово ему в ответ.

Когда мы выехали за город, он пустился в галоп, погоняя меня хлыстом, несмотря на то что я скакал изо всех сил. Луна еще не вставала, было очень темно. Дорогу недавно чинили, так что камни еще не обтерлись. Подкова моя держалась все слабее и наконец, у поворота дороги, совсем слетела с ноги.

Если б Смит не был так пьян, он догадался бы по моему ходу, что со мною случилась беда, но он не был способен что-либо заметить.

За поворотом дорога была еще хуже для моей неподкованной ноги. Большие острые камни вонзались в живое мясо; копыто расщепилось, и ногу раздирало до крови, а Смит не унимался: по этой трудной дороге он заставлял меня скакать, немилосердно подгоняя хлыстом.

Конечно, такая скачка не могла долго продолжаться. Страдание было невыносимое: я споткнулся и упал на передние колени. Смит слетел; падение, верно, было тяжелое, так как я упал на полном скаку.

С трудом поднявшись, я дотащился, хромая, до травы около дороги. Луна между тем поднялась и осветила все: я увидал Смита, лежавшего без движения в нескольких шагах от меня. Он раз только простонал. Мне хотелось кричать от острой боли в ступне и в коленях, но лошади привыкли переносить молча всякое страдание.