Я подарю тебе солнце - Дженди Нельсон

Тут я вспоминаю наш разговор с голым англичанином на вечеринке и решаю, что моим обгоревшим останкам стоит отправиться на разведку в удаленный от моря район с высотками, где, по его словам, находится студия того на всю голову тронутого скульптора.

И уже вскоре, может, даже через несколько секунд – после попыток не думать о Брайене я превращаюсь в скорохода с нечеловеческими способностями – я оказываюсь у здания по адресу Дэй-стрит, 225. Это большой склад, дверь наполовину открыта, но мне заходить нельзя, да? Да. У меня даже альбома при себе нет. Но мне все равно хочется, хочется что-нибудь делать, чтобы было чем заняться. Например, целоваться с Брайеном. Эта мысль меня цепляет, и я уже не могу от нее избавиться. Однозначно следовало попробовать. Но если бы он мне двинул? Расколол бы мне черепушку метеоритом? Ой, ну а если бы нет? Если бы он ответил на мой поцелуй? Я ведь иногда замечал, как он смотрел на меня во все глаза, когда думал, что я не обращаю на него внимания. Но я постоянно за ним наблюдал.

Я все просрал. Да. Надо было поцеловать. Всего разок, а потом и умереть не жалко. Нет, погодите, какое, блин, умереть, перед смертью мне нужно больше чем поцелуй. Куда-а-а больше. Я весь вспотел. Ужасно. Я сажусь на тротуаре и стараюсь дышать, просто дышать.

Подобрав камушек, я бросаю его на дорогу, пытаясь имитировать его бионическое движение, и после трех жалких попыток у меня весь ход мыслей переворачивается. Между нами же был электрический забор. Брайен его поставил. Он его поддерживал. Он хотел Кортни. И Джуд — как только увидел ее. Я просто предпочитал в это не верить. Он – всеобщий гад-любимчик, которому нравятся девчонки. Он – красный гигант. А я – желтый карлик. Конец.

(АВТОПОРТРЕТ: И жили все они долго и счастливо, за исключением желтого карлика.)

Я отталкиваю эти мысли, все. Имеют значение лишь те миры, которые я могу сотворить, а не этот говняный, в котором приходится жить. В мирах, которые творю я, возможно все. Что угодно. И если – нет, когда – я поступлю в ШИК, я научусь изображать их на бумаге хотя бы вполовину настолько же хорошо, как у меня в голове.

Я встаю, поняв вдруг, что, разумеется, смогу залезть по пожарной лестнице, которая проходит сбоку. Она ведет к площадке, идущей мимо многочисленных окон, через которые наверняка можно что-то увидеть. Надо лишь незаметно перемахнуть через забор. Почему бы и нет? Мы с Джуд в свое время перелезли через кучу заборов, чтобы пообщаться со всякими лошадьми, коровами или козами, а также к одному земляничному дереву, с которым мы оба в пять лет сочетались браком (Джуд в то же время исполняла роль священника).

Я смотрю в обе стороны улицы, тихо. Вдалеке лишь виднеется спина старой на вид женщины в ярком платье… кажется, вообще-то, что она парит в воздухе. Я моргаю – нет, все еще парит, и она как будто почему-то босиком. Она входит в небольшую церковь. Ну и фиг с ней. Когда за ней закрывается дверь, я перебегаю через дорогу, а потом быстро и легко, словно обезьяна, перелезаю через забор. Затем лечу по переулку, осторожно взбираюсь по лестнице, чтобы старый металл не скрипнул, и радуюсь тому, что неподалеку идет стройка, так что меня особо не будет слышно. Потом я быстро прохожу по площадке, заглядываю за угол и вдруг понимаю, что эти оглушительные звуки доносятся не со стройки, а со двора подо мной – там, кажется, только что случился апокалипсис, потому что, блин, офигеть: выглядит так, будто инопланетяне произвели химическую атаку на Землю. По всему двору раскиданы спасатели в защитных костюмах, масках и очках, они орудуют перфораторами и циркулярными пилами и то исчезают, то вновь показываются из вздымающихся белых облаков, накидываясь на каменные глыбы. Это студия по работе с камнем? А они – скульпторы? Что бы сказал Микеланджело? Я смотрю, смотрю, смотрю, а когда пыль садится, я замечаю, что в меня впилась пара огромных глаз.

У меня перехватывает дыхание. С той стороны двора на меня пялятся три громадных каменных монстра мужского пола.

И они дышат. Богом клянусь.

Моя бывшая сестра Джуд офигела бы. Мама тоже.

Мне надо подобраться к ним поближе, думаю я, и тут из здания выходит высокий темноволосый мужчина, прямо через стену, она поднята, как дверь в гараже. Он говорит по телефону с каким-то акцентом. Он запрокидывает голову, и он счастлив в превосходной степени, как будто ему сообщили, что отныне ему можно будет выбирать цвета для всех закатов, или что в спальне его ждет голый Брайен. Он уже буквально танцует с телефоном, а потом начинает смеяться, и в его смехе столько радости, как будто в воздух выпускают около миллиарда шариков. Наверное, это тот самый на всю голову тронутый скульптор, а эти до усрачки страшные гранитные монстры – его безумные скульптуры.

– Поскорее, – говорит он, и голос у него такой же громадный, как и он сам. – Поскорее, любовь моя. – После этого он целует два пальца и касается ими телефона, а потом убирает его в карман. Совершенно долдонский поступок, правда? Но когда он это делал, мне так не показалось, можете поверить. Теперь он стоит спиной ко двору и лицом к столбу, уперев в него лоб. Он улыбается бетону, как полнейший придурок, но я один все понимаю, потому что наблюдаю за ним из-под звезд. Он выглядит так, словно тоже готов отдать все десять пальцев. Через несколько минут он выныривает из своего забытья, и я впервые четко вижу его лицо. Нос у него, как перевернутый корабль, рот еще в три раза больше, челюсть и скулы массивные, как в броне, а глаза светятся всеми цветами радуги. Его лицо – как комната, забитая крупной мебелью. Мне тут же хочется его нарисовать. Он осматривает раскинувшуюся перед ним сцену апокалипсиса, а потом вскидывает руки, словно дирижер, и в этот же миг все электроинструменты смолкают.

Как и птицы, и проезжающие мимо машины. Честно говоря, я даже не слышу ни ветерка, ни жужжания мухи, ни слова из какого-нибудь разговора. Я не слышу вообще ничего. Как будто кто-то отключил звук у всей жизни, поскольку этот человек собрался заговорить.

Он что, бог?

– Я часто говорю о храбрости, – начинает он. – И что резьба по камню – занятие не для трусов. Трусы работают с глиной, так?

Все спасатели хохочут.

Он делает паузу, чиркая о колонну спичкой. И она зажигается.

– Я говорю вам, в моей студии вы должны рисковать. – Отыскав за ухом сигарету, он закуривает. – Я говорю, не надо скромности. Я говорю вам делать выборы, ошибки, большие, страшные, безрассудные, просто перепортить все к чертям. Я говорю, что иначе никак.

Все согласно бормочут.

– Я это говорю, да, но все равно вижу, что очень многие из вас боятся резать камень. – Он принимается ходить, медленно, словно волк, это определенно то животное, которое он видит в зеркале. – Я вижу, что вы делаете. Когда вчера никого не осталось, я ходил от работы к работе. Вооружавшись перфораторами и пилами, вы, наверное, воображаете себя Рэмбо. Вы поднимаете много шума, много пыли, но мало кто из вас нашел хоть столько, – он сводит пальцы в щепотку, – от своей скульптуры. И сегодня все должно перемениться.