Следователь. Клетка - Алберт Бэл

Диндан словно невзначай опустил руку на лежавший рядом гаечный ключ — «ночной тариф», как на водительском жаргоне называли это орудие защиты.

Но Диндан не был уверен, сумеет ли он опередить, когда те вздумают нанести ему удар.

Оба седока вели себя совсем не так, как обычно ведут себя пьяные. Не болтали о женщинах, не матерились, не пели, не рассказывали анекдоты, не икали, не курили, не блевали. Мрачно хранили молчание.

Хотя стекла были опущены, тяжкий, въедливый запах алкоголя наполнял кабину, и чем дальше, тем больше Диндан чувствовал себя букашкой, посаженной в банку с хлороформом, чтобы, как только она задохнется, наколоть ее на булавку и присоединить к остальной коллекции.

Остановить машину, потребовать, чтобы вышли?

Нет оснований. С какой стати? Боюсь, что вы меня убьете и ограбите? Чепуха! Или же вы пьяны, я вас отказываюсь дальше везти. Тоже ерунда. Они вовсе не вели себя как пьяные, эти парни умели держать себя в руках.

У одного из них, того, что сидел позади, был обернутый в газету четырехугольный продолговатый сверток. Как-то товарищу по работе Диндана пробили голову таким вот «свертком». Кирпичом, обернутым в газету «Спорт».

Названная улица находилась на самой окраине.

Сворачивая на нее, Диндан почувствовал, как что-то кольнуло в сердце. Уж не инфаркт ли? Нет. Предчувствие. Вот сейчас здесь все произойдет...

Диндан развернулся боком, руль держал одной рукой. Второй, опущенной на сиденье, крепко сжимал гаечный ключ. Он был прикрыт сверху тряпкой.

Парни чуть ли не в один голос сказали «стоп».

Диндан остановил машину, выжал сцепление, тормоз, не переводя рычаг в нейтральное положение, иначе ему пришлось бы снять руку с «ночного тарифа». В случае необходимости он не сумел бы сразу тронуться с места, рычаг остался на третьей скорости. Улочка была песчаная.

Не переставая внутренне дрожать, Диндан ждал денег или удара.

Один из пассажиров достал кошелек, протянул трехрублевку. Нужно было дать сдачу. Значит, придется отпустить гаечный ключ. И тут Диндан разозлился и на себя и на свой страх, свою трусость. И в то же время он почувствовал жгучую ненависть к тем двоим, которые внушили ему этот страх. А, будь что будет. Пусть убивают. Стоит ли жить, когда ты такой трус. И Диндан, покрепче сжав ключ, сердито сказал:

— Поищите деньги помельче! У меня нет сдачи.

— Ничего, ничего, — пробормотал один из пассажиров, — пусть вам останется!

И в тот момент Диндану подумалось, что, может, и парни испугались его свирепого вида, лежавшей на тряпке руки? Рука, лежавшая на тряпке, нагнала на них страх? Ха-ха! Мужчины вылезли из машины, вошли во двор, хлопнула калитка. Ветер ласково обдувал кабину, смывал остатки страха. Из сада тянуло запахом перегноя, опавшей листвы. На штакетнике забора зеленел мох. Мир казался надежным и безопасным.

Диндан перевел рычаг на вторую скорость, машина тронула с места.

Если я чувствую страх, подумал Диндан, значит, и другие должны испытывать. Возможно, они лучше справляются со своими страхами или больше надеются на собственные силы? Я же не умею держать себя в рамках. Страх мешает мне здраво мыслить. Вот в чем беда. Паниковать и здраво мыслить — вещи несовместимые. А мыслить надо всегда. Человек умный и ловкий мог бы использовать чужие страхи, извлекать из них выгоду. Использовать чужие страхи? О своих страхах не знал, но считал, что люди по существу мало чем отличаются друг от друга.

Диндан не смог побороть своих страхов и потому расстался с работой в таксомоторном парке. Он был и отличным механиком, знал машину до последнего винтика. Но и это его мало радовало.

У каждого в жизни свой потолок, рассуждал Диндан, выше его не прыгнешь. Диндан все больше убеждался, что потолок этот нужно поддерживать постоянной и кропотливой работой, а отдых приходит лишь с пенсией. Такая перспектива Диндана не устраивала. Ему хотелось поскорее преуспеть в жизни, еще в молодости изведать все ее удовольствия. Деньги и страх? Вот что следует использовать. Он не видел вокруг себя опоры, которая помогала бы ему найти силы для честной трудовой жизни. В христианские заповеди Диндан не верил. Коммунистическое общество ему было чуждо. Как раз частная собственность, в его глазах, была основной движущей силой прогресса. И он решил, что пробил его час. Одни люди выступают в роли овечек, и другие в роли тех, кто этих овечек стрижет. Ему хотелось быть с теми, кто стрижет. Оставалось обзавестись ножницами.

Что там общество, убеждал себя Диндан, оно из меня, как из лимона, все соки выжмет и под конец выбросит на кладбище. Общество о том только и думает, как бы получше меня использовать, взять от меня все, что можно, а напоследок собирается откупиться пенсией.

Неужто я стану помогать им добивать себя? Нет, не дождутся! Я хочу жить не хуже любого и каждого, но у меня достаточно ума, чтобы не гнуть спину, как любой и каждый. Пить все самое лучшее, есть все самое лучшее — это мне необходимо, и вообще жить на широкую ногу. Молоды бываем один раз, а на старости лет зачем мне все накопленное добро. Диндан, сказало бы мне общество, вздумай я ему открыться, ты, наверно, хлебнул лишнего, не то говоришь, иди-ка постой у станка, полезай в яму под автомобиль, вкалывай почем зря, и у тебя будет все, чего ни захочешь. Поверь нам: труд — вот самое главное в жизни. Нет, дудки, нынче не те времена! Теперь надо хватать и рвать где только можно. Эти дурьи головы, человеколюбы, для того и существуют, чтобы их доить. У тебя машина? Я тоже хочу машину. Отдай мне свою машину! Ты бережливый, работящий, заработаешь еще на одну, а эту я перепродам кому-нибудь, кто тоже бережлив и работящ. Теперь деньги, слава богу, есть у всех. Все хотят иметь машину. И получат ее. Что кому-то досталось с трудом, легко пройдет через мои руки. Вот моя философия.

Диндан обзавелся «ножницами», выработал систему. Наметил путь и подобрал попутчиков. Он любил деньги и красивые вещи. Любил красивых женщин. Утехи любовные, утехи денежные. Нравилось ему быть богатым и свободным от всяких обязательств. Для достижения поставленной цели он сил не жалел.

Диндан не мог не понимать, что успеха в жизни он не добился по причине своего слабоволия.