Пленница Белого замка - Елена Кутузова

В общем зале, прибранном за несколько дней, царила суета. В камине пылал огонь. Бык, которому предстояло в нем жариться, еще мычал в загоне, но скрежет ножа по точильному камню не оставлял животному надежды.

Мы поставили посреди зала козлы, на них легли дощатые щиты. Для столов хозяйка достала из сундуков белоснежные льняные скатерти с алой вышивкой. Рассматривать узоры у меня времени не было, мне вручили груду маленьких подушек и велели положить на лавки возле хозяйского сиденья.

Другим гостям пришлось довольствоваться шкурами волка, рыси и росомахи. А младшим воинам — простыми овчинами.

Но кое-где велели положить цельные медвежьи шкуры. Вездесущая Улька тут же пояснила:

— Берсерки будут. Ты подальше от них держись, но ежели столкнешься — делай все, что скажут, не гневи их. И не медли. А то плохо тебе будет.

Расспросить подробнее не удалось. Хозяйка, сама следившая за порядком, болтать не позволяла. Услышав грозный окрик, Улька вжала голову в плечи и поспешила дальше.

Берсерки? Это еще кто? Но искать дварфов, чтобы выяснить, времени не было — хозяйка, отчитав Ульку, позвала меня в клеть. И мне пришлось долго ходить туда-сюда, таская большие миски с солеными грибами, моченой морошкой и квашеной капустой. А потом — несколько раз бегать на поварню за хлебом и пирогами. Стряпухи расстарались, напекли всего — и открытые пироги с рыбой, и закрытые — с мясом. Груду маленьких пирожков с различными начинками даже не считали.

Одно хорошо было в этой суете — Ланглива готовилась возносить молитвы богам, и в делах дома участия не принимала. Со двора долетал ее звонкий голос. Но обойти шаманку труда не составляло — сейчас её заботило только предстоящее таинство.

Наконец, приготовления закончились. Все, и хозяева, и гости, и даже часть рабов, собрались на берегу.

Море еще не оделось в зимний панцирь, и очень злилось, что никак не удается заснуть. Волны с бормотанием хлестали гальку, как будто это она была во всем виновата, и пытались добраться до корабля, что стоял у самой кромки.

Драккар словно рвался в море. Снасти гудели на ветру от нетерпения, но крепкие веревки, опутывающие корпус, не пускали. Корабль напоминал стреноженного коня, что рвется обратно в табун.

Неужели северяне рискнут выйти в море? А как же все их разговоры об опасности зимних штормов и огромных глыбах льда, что оторвались от заледенелых земель? Если есть возможность… Но дварфы говорили о том же, а лгать они не посмеют.

Люди расположились полукругом, лицами к морю. Конунг с семьей впереди, гости — чуть сзади. А уже за их спинами — челядь, рабы и батраки вперемешку. Улька попыталась встать поближе ко мне, но ее оттерли с удобного места. Я свое не уступила — лучше все увидеть собственными глазами, а что к чему узнать потом.

Ланглива, наряженная в белые одежды, отороченные мехом ярко-красной лисы, увешанная золотыми украшениями, встала в центре. Я хорошо ее видела, и заметила несоответствие в наряде. Так, тонкую талию перетягивал широкий пояс. Насколько я успела узнать обычаи северян, такие носили только мужчины. Как и массивные браслеты на руках. Мастер затейливо переплел золотые полоски так, что в узоре проглядывали оскаленные звериные морды. И подвески, свисающие с пояса — сплетенные в узел драконы. Головной убор, напоминающий шлем. Странный сплав мужского и женского нарядов. В землях, где различию в одежде придается большое значение, одеться так — поплатиться головой или, по меньшей мере — добрым именем.

Но, похоже, в этот раз подобное несоответствие никого не волновало. Шаманка встала на белую шкуру, расстеленную перед сложенным из плоских камней алтарем, повернулась лицом к морю и солнцу, что вышивало складки моря яркими бликами.

Люди тут же замолчали, казалось, и дышать перестали. И только шум волн да причитания чаек нарушали тишину, но одновременно придавали ей величественность.

Ланглива очередной раз посмотрела в небо. В эту пору здесь можно глядеть на солнце без опасения ослепнуть. Светило вообще вело себя робко: не согревало замерзшую землю, показывалось всего на несколько часов и задолго до вечернего времени торопилось спрятаться в море. Поэтому и торопились люди управиться на улице, оставляя на потом дела, которые можно закончить при свечах.

Вот и обряд провести засветло спешили, для пира достаточно и огня.

Улька все-таки пробралась ко мне и тут же опровергла догадку:

— Сейчас, смотри, — голос прошелестел осеним сухим листом, не нарушая общей тишины и торжественного настроя. Мастерством сплетен рабыня владела виртуозно.

— Скоро валькирии покинут небесный чертог. Солнце заиграет на их золотых шлемах и копьях, ты увидишь. Тогда Ланглива поднесет первые дары. А после конунг пожертвует им горячую кровь и холодное железо… Вот, смотри. Смотри!

Неяркое солнце вдруг вспыхнуло, как угли в угасающем костре, если разворошить их. Рожденные им блики слепящими сполохами разбежались по вздыбившимся волнам, морская пена засияла, засверкала серебром и золотом, и огромный вал обрушился на берег, обдав людей искрящимися брызгами. А когда стих шум, в воздухе зазвенел высокий, красивый голос Лангливы.

* * *

Я не понимала слов, да, похоже, мало кто из присутствующих знал язык, на котором шаманка взывала к богам, но от заклинаний тянуло магией столь же древней, что и моя. Почему, обладая такой Силой, она до сих пор бездействует? Не могла же Ланглива меня не учуять!

Сейчас она не замечала ничего вокруг, полностью погрузившись в молитву. Такого красивого пения я раньше не слышала. Шаманка учла все: и прибой, и чаек, и ветер, что играл канатами на корабле. Учла, и умело использовала, вплетя в песню, заставила окружающие звуки оттенить красоту голоса. Мольба к богам звучала величественно и прекрасно.

Все же нельзя поддаться обаянию мелодии! Лагнлива сейчас для меня опаснее стаи оборотней. Те разорвут, но вернуться можно. А если Ланглива за дело возьмется…

Занятая своими мыслями, я и не заметила, как начался обряд. Быка, что откармливали специально к этому случаю, уже принесли в жертву. Корос убил его мечом, а шаманка осторожно собрала кровь в большую чашу. И все это — не прерывая песни.

Тушу затащили на корабль. Туда же желающие почтить небесных воинов отнесли дары — еду в глиняных горшках, одежду, украшения — и золотые, и серебряные, и простые, вырезанные из дерева. Каждый откупался по возможности, но никто не уклонился, ни богатый, ни бедный. Всем хотелось покровительства тех, кто стал легендой. Даже Улька что-то бросила на расстеленный у сходней холст. Специально для мелких подношений.

Когда дары перенесли на корму, Ланглива замолчала. Я уж подумала, что все скоро закончится, но тут по знаку Короса на берег привели пленников. Воинов, которых северяне захватили в походах. И тех, кого уважали. Эти люди жили в имении на особом положении: хоть и охранялись день и ночь, а отказу ни в чем не знали. Все им давали: и красивую одежду, и вкусную еду, хмельное питье, да и рабынь, чтобы ночью постель согреть, для них не жалели. Лишили только одного — свободы. Даже по нужде провожали с оружием. Уважали, но опасались.