В.Н.Л. Вера. Надежда. Любовь - Сергей Вавилов

– А-а, совратитель, – усмехнулась Татьяна. За то время, что нас не было, она вдруг сделалась трезвее.

– Вера сказала, что останется…

– Ну ещё бы… – лихо взъерошила волосы Татьяна. Поникший почему-то Супрун осоловело вращал глазами и периодически сморкался в платок. По-моему, ему было нехорошо.

Пришла Вера.

– Молодец! – сказала ей Татьяна. Вера покраснела.

Стали собираться. Долго искали свитеры и куртки, то и дело проливая недопитые стаканы с вином, стоящие на полу. Вадим с извинительным бормотанием прятал в карман недопитую бутылку. Чернобров выглядел довольным и трезвым. И каким-то вдохновлённым от причастия… к музыкантам, что ли?

Долго прощались. Татьяна шушукалась с сестрой в коридоре. Наконец я запер дверь за всей компанией. Как только дверь захлопнулась, отворилась другая. Как будто её распахнуло сквозняком. Перед нами, в ночнушке уже, стояла вторая наша соседка.

– Молодые люди!

Я замер. Изысканно выражаясь, если палево было, то полным.

– Проветрите, пожалуйста, а то курите втроём, а дышать уже нечем.

И тут меня переполовинил хохот.

Вера помогла нам с Пашей убраться. Мы как следует проветрили помещение, подогревая себя глотками оставшегося вина. Без него, я уверен, мы просто рухнули бы спать. Потом Паша демонстративно достал раскладушку, включил ночник.

– Ложитесь, я на лестнице покурю…

Этого я побаивался.

Когда он вышел, она выглядела растерянной. Видимо, даже не знала, в каком виде я хочу видеть её в постели. Я только вдруг стал понимать, как обошёлся с фактически ребёнком.

– Возьми мою футболку, – помог я ей.

Достал из шкафа чистую, хотел бросить на кровать – потом всё-таки протянул.

– Ложись, – говорю, – я пойду умоюсь.

– Мне надо косметику смыть…

– Ну дуй, я подожду.

Ловко избежал уединения с Верой. А привкус того, что она пошла смывать, ещё оставался у меня на губах сладковатым воспоминанием.

Потом довольно быстро вернулась, и в ванную отправился я.

Когда я умылся, она лежала с открытыми глазами, натянув одеяло на подбородок. Паша сидел на раскладушке и, стягивая брюки, что-то ей говорил, совершенно не стесняясь своих не аполлоновских, неразвитых ног.

В её возрасте свежесть можно вернуть несколькими горстями воды. Умытый, розовощёкий ребёнок смотрел в потолок, невпопад отвечая на Пашины вопросы.

– Выключаю? – спросил я Пашу. Это он, не она, ещё не разобрался со своими желаниями – болтать или всё-таки устраиваться спать.

– Ну, – подтвердил Паша, шумно забираясь в свой гамак и скрипя пружинами.

В наступившей темноте, где звуки стали слышны громче и резче, я тоже разделся. Потом, вместо того чтобы лечь, в одних трусах прошлёпал к двери балкона. Приоткрыл шпингалет, и отворенная тут же сквозняком дверь впустила в комнату ещё немного тёплого, почти сухого воздуха.

Я курил, успокаивая впечатления многоцветного, широкоформатного дня. И ощущение, что я буду спать не один, делало комнату, постель уютнее.

Об Оле я не думал вовсе. Она не то чтобы отодвинулась на другой план, просто эти миры – наш с Олей и мой мир с другой, милой и трогательной девчонкой – не могли пересечься у меня в голове даже гипотетически.

Прикрыв балкон, я залез под одеяло. Почувствовал, как зашевелилась она, поворачиваясь ко мне. Почувствовал губами невидимый поцелуй. Грех снова показался привлекательным, когда моя ладонь ощутила под футболкой влажные и гладкие, как тюленья кожа, выпуклости.

– Не надо, – прошептала она в темноте одним дыханием.

Моя рука остановилась. Я ощутил запах её волос и тяжесть головы на груди. Шершаво провёл по волосам ладонью. Не удержавшись, чмокнул её в макушку. Потом откинул голову на подушку. Не надо!

Зачем-то построенная нежность между нами была невесомой, как пыльца на бабочкиных крыльях. И такой же, как эти крылья, ломкой.

Мне было жаль этой нежности, которая непременно должна исчезнуть утром.

Я проснулся оттого, что боялся её разбудить. Всю ночь я спал, как спят на карауле хорошие солдаты. Только что не с открытыми глазами. Я боялся потревожить Верин сон!

Птичье утро уже вовсю ломилось в нашу квартиру, а она продолжала спать, повернувшись на живот, спрятав голову мне под мышку и держа меня возле себя правой рукой.

Естественно, хотелось пить. Я аккуратно переложил драгоценную руку на кровать, поднялся. Посидел немного на краю, прислушиваясь к Вериному дыханию, и ухмыльнулся тому, как Паша дрыхнул с открытым ртом. Да и к тому же поставив на пол ногу, как будто собираясь во сне куда-то идти.

Вера спала, и спало её желание, не чувствуя мучительного утреннего моего.

На кухне я напился из-под крана, включил кофеварку. Кофеварка досталась мне бонусом непосредственно к Паше. Возвращённое ему приданое.

Наступало похмелье. Не алкогольное, нет, а то, которым расплачиваешься за слишком развесёлые эмоции накануне.

Ну что я ей скажу, Вере?

Я вдруг стал тяготиться её пробуждением, но когда кофеварка, заурчав, притихла, взял полный кофейник и обречённо понёс его в наше логово.

– Серый, там на столе, в пакете?.. – у Паши даже не хватило сил задать полноценный вопрос.

Я поставил кофейник, взял со стола пакет, ощущая в нём перекатывающуюся тяжесть, протянул лежащему Паше. Вера, казалось, ещё спала.

– На. Только не увлекайся…

Он издал благодарное «угу», глотая прямо из дырки в пакете. По уголкам его рта побежали быстрые, розовые струйки.

Я сполоснул в раковине чашки, пальцами отмывая от красных ободков их внутренности, вернувшись, разлил кофе.

– Вер! – позвал я её.

Она с готовностью приоткрыла один глаз. Не спала, значит.

– Держи, – я протянул ей дымящийся кофе.

– Кофе в постель, – ожидаемо пошутило она не очень, впрочем, весело.

– А мне в чашке… – банально отозвался резко порозовевший Павел.

– Ха-ха, – мрачно подытожил я.

Потом мы хмуро завтракали бутербродами с плавленым сыром. Вернее, хмуро завтракали мы с Верой, а развеселившийся Паша весело опохмелялся. Я ему завидовал, потому как даже не чувствовал повода опохмелиться.

– Серёжа, мне надо одеться…

– А-а…

Мы с Пашей вышли на лестницу. Паша закурил, а я молча стоял рядом.

– Что-то вы не очень весёлые, – начал он.

– Заметно? – съязвил я.

– Заметно. Я думал ты с ней…