Золотая струна для улитки - Лариса Райт

– Какого?

– Какого-то Цельсия. Говорили: «Наш Цельсий гораздо лучше Реомюра и Фаренгейта».

Андреа хватается руками за стул, чтобы не свалиться с него в новом припадке неудержимого гогота.

– Ты хоть как-то в разговоре участвовала?

– Конечно. Сказала, что очень уважаю их Цельсия, кинозвезду Дольфа Лундгрена и болею за шведскую сборную по хоккею.

– Удачные смотрины, – иронично подмечает Алка.

– Ага, – соглашается Зоя на полном серьезе и выкладывает из сумки какой-то журнал. – Смотрите, что она мне вручила в аэропорту.

– Она поехала провожать тебя в аэропорт?!

– Я же сказала, ни на минуту не оставляла.

Подруги разглядывают каталог свадебных платьев.

– Там еще записка вложена, – потупив глазки, сообщает Зоя.

Андреа читает вслух английский текст, написанный каллиграфическим почерком:

Дорогая мадемуазель. Надеюсь, Вы найдете в этом каталоге нечто, достойное Вас, и за рождественским ужином мы, наконец, сможем объявить, когда Вы окажете честь моему сыну стать молодой герцогиней Свенсон.

– Что будешь делать?

Зоя смотрит на подруг, кусает губы, шмыгает носом, открывает каталог на странице с закладкой, показывает пальчиком на чудесное платье.

– Собирать чемоданы.

– Чемодан? Вы уезжаете?

Андреа так стремительно вскакивает, воскликнув: «Где мой чемодан?», что приводит ученика в замешательство. Сережа перестает играть и, опустив гитару, наблюдает за метаниями Андреа.

– Никуда я не уезжаю. Просто пришло время познакомить тебя с моим чемоданом. Куда же он запропастился?

Она носится из комнаты в комнату, заглядывает под кровати, открывает шкафы. Наконец находит небольшой клетчатый чемодан в стеллаже на балконе.

– Угораздило же меня тебя туда засунуть! – Андреа любовно поглаживает свое сокровище, расстегивая старую молнию. Открывает чемодан, осторожно достает верхние листы сложенных там бумаг, разглядывает. – Слава богу, не отсырели. Пожелтели слегка, но это не беда, разберешься. Иди сюда!

Сережа склоняется над чемоданом.

– Ноты?

– Ага. – Это те ноты, что Андреа захватила из дома двенадцать лет назад. – Я эту музыку собирала по крупицам лет пять. Здесь записано все: мелодика, тональность, аккорды – все для того, чтобы точно воспроизвести мастеров.

– Откуда-то переписывали? Из Интернета?

Андреа улыбается: «Наивный, разве можно было тогда найти в Паутине расшифровку мелодий Рамона Монтойи или Хавьера Молины?»

– Не переписывала. Какие-то сборники покупала, какие-то составляла сама.

– Сами?

– Да, записывала на слух.

Теперь мальчишка перебирает листы музыкальной азбуки с благоговением. Некоторые мелодии не подписаны.

– Что это?

Андреа вчитывается в ноты:

– Тереса Эспанья из Севильи. Она давала сольные концерты в Мадриде в 20-е годы прошлого века, гастролировала в Америке. Газеты того времени восторгались ею, говорили, что нет никого, кто превосходил бы ее в игре. А сохранилось только несколько записей, где она поет и аккомпанирует себе на гитаре, и ничего на бумаге. Смотри, здесь на другой стороне – слова.

– А это?

– Хосефа Морено. Знаешь, сколько ей было, когда она вышла на сцену? Четырнадцать. Она была очень популярна, но испытала на себе ужас быстротечности славы. В конце жизни вынуждена была зарабатывать себе на хлеб, играя на улицах.

– У вас здесь что, одни женщины?

– Имеешь что-то против? – Андреа вспоминает иронию Дима: «Женщина и гитара…»

– Нет, что вы. Я же слышал, как вы играете.

– Больше ты никого из женщин не слышал?

– Нет. – Сережа опускает голову, у него краснеют уши.

– В твоем возрасте не удивительно и легко исправимо. – Андреа достает из тряпичного кармашка несколько дисков. – Держи: Мария Луиза, Мемфис Минни. Забирай. И эти несколько листов. Выучи за неделю. У тебя уже должно получиться.

– Как это получилось? – вкрадчиво спрашивает Наталка.

– Что? Мелодия? – Андреа только что сыграла ей свое второе произведение. Так волновалась, что даже сбилась в двух местах, чего с ней не случалось лет пятнадцать.

– Нет. То, что ты стала гитаристкой. С чего все началось?

– С того, что я решила принять сторону мавров. Хочешь узнать подробности?

– Ага. – Девочка сворачивается на диване довольным клубочком, предвкушая интересный рассказ.

– В небольшом валенсийском городке Алькой, где родился мой папа и где по-прежнему живут наши многочисленные родственники, вот уже двести лет раз в году случается война, которая на самом деле началась гораздо раньше. В конце тринадцатого века, более семисот лет назад, на этот испанский городок, который был тогда тишайшей, ничем не примечательной деревушкой, напало мавританское войско. Арабские захватчики были подготовлены и обучены. Воинов оказалось огромное количество, а предводительствовал ими известный в те времена полководец мавров Аль-Азрак. Храбрые жители Алькоя, вооружившись кто чем мог, вступили в неравный бой, обрекая себя на гибель и быстрое поражение. Но красивая христианская легенда рассказывает, что перед решающей схваткой, когда арабы должны были сокрушить последние силы защитников деревни, на помощь отчаянным испанцам явился святой Георгий. Он вселил в местных жителей небывалую силу, обнадежив их словами: «С нами Бог, и мы победим!» Смелые христиане отбили атаку врагов, пошли вперед, убили мавританского предводителя, разгромили арабское войско и освободили свою землю.

Бабушка рассказывала мне, что с тех пор алькойцы взяли за правило отмечать эту чудесную победу, переодеваясь в костюмы крестоносцев и мавров и разыгрывая сюжеты той знаменитой баталии. В XVIII веке праздник получил официальный статус и название «Мавры и христиане». Современная битва, конечно, во многом отличается от исторической. Главным образом тем, что война длится целых три дня.

И вот однажды мне довелось принять в ней участие. Мы приезжали к бабушке на каникулы каждое лето, но в тот год папа решил устроить нам с сестрой праздник и привез нас с Алькой в апреле.

Андреа ненадолго замолкает, пытаясь детально воспроизвести хронологию того дня, который, как оказалось, определил ее дальнейшую жизнь.

– Эй, ты готова?

Четырнадцатилетняя Пас заглядывает в комнату сестры. Андреа прячется за ширмой и в щелочку разглядывает старшую сестру. Пас очень красивая. На ней бежевое муаровое платье до колен. Широченная юбка, под которую для объема надето внушительное количество нижних юбок, покачивается шуршащим колоколом вокруг тонкой талии. На рукавах и по нижнему краю платья высажены кустики нежных розовых фиалок. Фартук, повторяющий садовый рисунок юбки, оторочен белоснежной кружевной тесьмой. Полупрозрачный ворот платья, узкий лиф и атласные ленты фартука украшены бисером – Пас собственноручно целый год расшивала великолепный костюм. Пучок густых волос увенчан перламутровым гребнем ручной работы. Пас смотрит на шкаф, и украшение в ее прическе расстроенно шевелится из стороны в сторону. На зеркале деревянного шифоньера висит белое платье Андреа, похожее на наряд сестры, только вместо фиалок – голубые камелии, а бисер, которым Пас щедро поделилась с сестрой, так и остался лежать дома в шкатулке. У шкафа замерли в ожидании парчовые туфельки небесного цвета без каблука, усыпанные дождем серебристого люрекса.