Таймхакинг. Как наука помогает нам делать всё вовремя - Дэниел Пинк

Возьмем прошлое. Нам советуют не зацикливаться на нем, но наука однозначно говорит о том, что размышления «в прошедшем времени» могут дать лучшее понимание самого себя. Например, ностальгия, то есть мысленное созерцание прошлого, а иногда и тоска по нему, прежде считалась нездоровым занятием, отвлекающим от задач сегодняшнего дня. Ученые XVII и XVIII вв. полагали, что это физический недуг – «умственная хворь, главным образом дьявольского происхождения, порождаемая постоянными флюидами животного духа, пронизывающими ткани мозгового ядра». Другие считали причиной ностальгии изменения в атмосферном давлении или разлив черной желчи, а некоторые были уверены, что это заболевание наблюдается только у швейцарцев. В XIX в. от подобных взглядов отказались, однако ностальгию продолжали относить к патологическим состояниям. Ученые и практикующие врачи того времени были уверены, что это умственное расстройство, психическая болезнь, выражающаяся психозами, навязчивыми состояниями и эдиповым комплексом{311}.

В наши дни, благодаря трудам психолога Константина Седикидеса из Саутгемптонского университета и ряда других ученых, ностальгия реабилитирована. Седикидес называет ее «жизненно важным внутриличностным ресурсом, способствующим поддержанию психологического равновесия…вместилищем психологической поддержки». Польза от теплых воспоминаний о прошлом огромна, поскольку ностальгия содержит два важнейших ингредиента душевного комфорта: чувство осмысленности и ощущение связи с другими людьми. Ностальгируя, мы обычно представляем себя в роли главных героев знаменательных событий (например, свадьбы или выпускного бала) с участием наиболее значимых, небезразличных нам людей{312}. Исследования показали, что ностальгия может способствовать позитивному настрою, предупреждать состояние тревожности, предотвращать стресс и стимулировать креативность{313}, а также вселять оптимизм, углублять эмпатию и развеивать скуку{314}. Ностальгия способна усиливать даже физические ощущения тепла и комфорта. В холодные дни мы больше склонны предаваться этому чувству. А когда экспериментаторы искусственно вызывали ностальгию, например, с помощью музыки или запахов, люди лучше переносили холод и считали, что температура воздуха выше, чем она была на самом деле{315}. Как и трогательность, ностальгия «смешанное, но в первую очередь позитивное и глубоко социальное чувство». Размышления в прошедшем времени открывают «окно в глубь себя самого», портал в свое настоящее «я»{316}. Ностальгия придает смысл сегодняшнему дню.

Тот же подход справедлив и по отношению к будущему. Двое ведущих социологов, Дэниел Джилберт из Гарвардского университета и Тимоти Уилсон из Вирджинского университета, утверждают, что хотя «все животные путешествуют во времени», у людей есть одно существенное отличие. Антилопы и саламандры могут спрогнозировать последствия событий, которые однажды уже переживали. Но лишь людям свойственна способность «предварительного переживания» будущих событий путем их мысленного представления, которую Джилберт и Уилсон называют «проспекцией»{317}. Однако мы далеко не так хорошо владеем этим умением, как нам кажется. Причин этому много, но среди прочих факторов значение может иметь и язык повествования (в буквальном смысле слова: то, какие временные формы глаголов используются).

Одним из первых связь между языком и экономическим поведением исследовал М. Кит Чен, работающий сейчас в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Сначала он разделил 36 языков мира на 2 категории: имеющие выраженное будущее время глаголов и те, где оно выражено слабо или вообще отсутствует. В качестве наглядного примера Чен – американец, выросший в китайскоязычной семье, – приводит различия между английским языком и мандаринским диалектом китайского. Вот что он говорит: «Если я захочу объяснить англоязычному коллеге, почему сегодня не буду присутствовать на совещании, то не смогу сказать просто “I go to a seminar” (“Я иду на семинар”)». По правилам английского языка Чену нужно будет четко обозначить будущее время и сказать: «I will be going to a seminar» («Я пойду на семинар») или «I have to go to a seminar» («Мне нужно пойти на семинар»). Но, продолжает Чен, «с другой стороны, если бы я говорил на мандаринском диалекте, было бы вполне естественным опустить указание на будущее и сказать: “Wŏ qù tīng jiăngzò” («Иду слушать семинар”)»{318}. Языки с сильно выраженным будущим временем глаголов, например английский, итальянский и корейский, требуют от говорящего проводить четкое различие между настоящим и будущим. В языках, где категория будущего времени выражена слабо, например в мандаринском диалекте китайского, финском или эстонском, такое различие либо малозаметно, либо вообще отсутствует.

Затем Чен задался вопросом: будет ли отличаться поведение носителей языков двух упомянутых групп? Да, оказывается, различия есть, и проявляются они удивительным образом. Чен установил, что люди, говорящие на языке без выраженного будущего времени, откладывают деньги на старость на 30 % чаще и среди них на 24 % меньше курящих. Кроме того, они чаще практикуют безопасный секс, больше занимаются спортом и выходят на пенсию, имея больше сбережений и меньше проблем со здоровьем. Это особенно заметно в такой стране, как Швейцария, где одна часть населения говорит на языке без выраженного будущего времени (немецком), а другая – на языке с выраженным будущим временем (французском){319}.