Моя семья и другие звери - Джеральд Даррелл

— Проще всего разделиться, — предложил Лесли. — Половина добирается на лодке, другая половина — на автомобиле.

— Замечательная мысль! — воскликнула мама. — Это решает дело.

Но все это вовсе не решало дела, потому что дорога к озеру Антиниотисса оказалась отрезанной из-за небольшого обвала, и добраться туда на автомобиле было невозможно. Приходилось ехать по морю или совсем отказаться от поездки.

Теплой, росистой зорькой, предвещавшей ясный безветренный день и спокойное море, мы отправились в путь. Чтобы разместить всю нашу семью, собак, Спиро, Софию, пришлось снарядить не только «Морскую корову», но и «Бутла». «Морская корова» должна была тащить пузатого «Бутла» за собой на буксире, что заметно снижало ее скорость, но иного выхода не было. По предложению Ларри на «Бутле» разместились собаки, София, мама и Теодор, все остальные должны были ехать на «Морской корове». К сожалению, Ларри не принял в расчет одного очень важного обстоятельства: кильватерную струю от хода «Морской коровы». Волна вздымалась от ее кормы стеклянной голубой стеной и достигала максимальной высоты как раз в тот момент, когда она касалась широкой груди «Бутла», подбрасывала его в воздух и снова швыряла вниз. Мы довольно долго не замечали действия этой волны, так как шум мотора заглушал мамины отчаянные крики о помощи. Когда же наконец мотор был остановлен и к нам подскочил «Бутл», мы увидели, что укачало не только Теодора и Додо, но и всех остальных, включая даже такого испытанного и закаленного моряка, как Роджер. Пришлось забрать всех на «Морскую корову» и положить там рядком. Спиро, Ларри, Марго и я заняли их место на «Бутле». Когда мы подходили к Антиниотиссе, все стали чувствовать себя лучше, за исключением Теодора, который все еще старался держаться поближе к борту лодки, безучастно глядел на свои башмаки и односложно отвечал на все вопросы.

Мы обогнули последний мыс, сложенный из волнистых пластов золотых и красных пород, похожих на кипы окаменевших гигантских газет или на порыжевшие, покрытые плесенью остатки библиотеки колосса, и обе лодки направились в широкий голубой залив у входа в озеро. За полосой жемчужно-белого песка поднималась большая покрытая лилиями дюна. Тысячи сверкающих на солнце цветов, словно белые граммофончики, поднимали к нему свои раструбы, испуская вместо музыки тяжелый, пряный запах — очищенный аромат лета, теплое благоухание, заставлявшее вас все время глубоко вдыхать воздух и задерживать его в груди. Последний короткий треск мотора раскатился среди скал, и обе лодки почти бесшумно заскользили к берегу, откуда нам навстречу плыл над водой запах лилий.

Выгрузив на белый песок снаряжение, все разбрелись по берегу в разные стороны, и каждый занялся своим делом. Ларри и Марго растянулись на мелком месте в воде и сразу задремали, чуть покачиваясь на легких волночках. Мама, прихватив с собой лопаточку и корзинку, повела свою кавалькаду на прогулку. Спиро, похожий в своих трусах на смуглого волосатого доисторического человека, забрался в ручей, текущий от озера к морю. Он стоял там среди стаек рыб, сердито вглядывался в прозрачную воду, доходившую ему до колен, и держал наготове трезубец. Мы с Теодором и Лесли определили по жребию, кто на какой конец озера должен отправляться, и разошлись в противоположных направлениях. Пограничным знаком, отмечавшим половину пути вдоль берега озера, была большая и на редкость корявая олива. Как только мы доходили до нее, мы сразу поворачивали и шли обратно, то же самое делал на своей половине Лесли. Это не давало ему возможности убить нас по ошибке в густых тростниковых зарослях. Пока мы с Теодором копошились, словно пара усердных цапель, среди луж и ручейков, Лесли, пригнувшись, шагал сквозь заросли по другую сторону озера, и время от времени до нас доносился его выстрел, отмечавший его успехи.

Когда подошло время ленча, мы все собрались на берегу, голодные как волки. Лесли принес целую сумку дичи: куропаток, перепелов, бекасов, вяхирей; мы с Теодором — пробирки и бутылки, наполненные мелкой живностью. Пылал костер, на подстилках разложили еду, с моря принесли бутылки вина, где они охлаждались у краешка берега. Ларри подтянул свой угол подстилки на склон дюны и разлегся во всю длину среди граммофончиков лилий. Теодор сидел прямой и подтянутый, тщательно пережевывал пищу, потряхивал бородой. Марго, растянувшись в изящной позе на солнышке, лакомилась овощами и фруктами. Мама и Додо устроились в тени, под большим зонтом. Лесли с ружьем на коленях уселся прямо на песке, одной рукой он держал огромный кусок холодного мяса, другой задумчиво поглаживал стволы своего ружья. Поблизости у костра присел на корточках Спиро. Пот градом катился по его морщинистому лицу и сверкающими каплями падал на густую черную шерсть на груди, в то время как он поворачивал над огнем импровизированный вертел, на котором было нанизано семь жирных бекасов.

— Райское место! — бормотал с набитым ртом Ларри, растянувшись среди сияющих цветов. — Оно создано прямо для меня. Я хотел бы лежать здесь вечно и получать пищу и вино из рук прекрасных, обнаженных дриад. Через столетия я, конечно, забальзамируюсь от постоянного вдыхания этого аромата. Потом в один прекрасный день мои верные дриады не найдут меня здесь, останется лишь аромат. Бросьте-ка кто-нибудь мне штучку вон того аппетитного инжира.

— Когда-то я читал очень интересную книгу о бальзамировании, — воодушевился Теодор. — Египтянам, конечно, приходилось слишком много возиться с этими мумиями. И надо сказать, что способ… э… извлечения мозга через нос придуман очень остроумно.

— Что, вытаскивали мозги через нос какими-нибудь крючками? — спросил Ларри.

— Ларри, милый, пожалуйста, не во время еды.

После ленча мы удалились под сень олив и дремали там в течение самой жаркой части дня, усыпленные пением цикад. Время от времени кто-нибудь вставал и уходил к морю, потом, поплескавшись с минуту на мелком месте, освеженный, шел обратно и опять погружался в сон.

В четыре часа заливистый храп Спиро внезапно прекратился. Его массивная, обмякшая фигура зашевелилась, он зафыркал, приходя в себя после сна, и пошел к берегу разводить костер для чая. Остальные просыпались медленно, сонно потягивались, вздыхали и брели, словно стадо, через песчаный пляж к тарахтевшему на огне чайнику. Когда мы с чашками в руках расселись вокруг костра, все еще моргая в полудреме, среди лилий показалась ясноглазая, яркогрудая малиновка и запрыгала вниз по склону. Футах в десяти от нас она остановилась, окинула всех критическим взглядом. Решив, что нас стоит развлечь, малиновка подпрыгнула к тому месту, где две лилии сплелись в красивую арку, стала под ними в эффектной позе, выпятила грудь и залилась громкими, звенящими трелями. Кончив петь, малиновка вдруг быстро кивнула головой, как бы раскланиваясь перед публикой, и потом, испуганная нашим громким смехом, исчезла среди лилий.

— Вот уж милые птички, — сказала мама. — В Англии одна малиновка сидела около меня часами, когда я копалась в саду. Мне очень нравится, как они выставляют свои грудки.

— А эта сейчас присела так, будто и впрямь кланялась, — отозвался Теодор. — Надо сказать, что когда она… э… выставила свою грудь, она очень напоминала… знаете… такую вот оперную певицу.