Судьба и другие аттракционы - Дмитрий Раскин

— Ты же видел, Джон, их картины, их видео, лица их биороботов, в конце концов. Ты очень хочешь не заметить сходства с лимами.

— У нас с ними не меньше сходства, — кричу я. — И что?!

Мы замолчали. Молчали долго. Наконец Марк сказал:

— Похоже, ты прав.

Я ушам своим не поверил.

— Получается, — продолжил Марк, — я остаюсь для самого себя? Я здесь счастлив, а бытие лучше небытия. Для меня бытие только здесь. Молчи. Я знаю, что ты скажешь: для меня мелкого, меня слабого, меня уставшего — но это так. Только здесь жизнь, свет, счастье. Если для тебя это все на Земле, с людьми, буду рад за тебя. А насчет собственной персоны у меня нет иллюзий. Ты вернешься один, исполнишь долг, завершишь экспедицию. Ты сможешь. Ты стал сильнее меня за годы в космосе. Как видишь, я совместил-таки несовместимое: командир бросает корабль, а ни Земля, ни сама команда не ущемлены. И человечество получит то, что хотело от экспедиции, и инвентарь — он показал на аппаратуру (дело происходит на «Возничем») — вернется в распоряжение НАСА.

Я хватаю его за руку, тащу в «библиотеку», лихорадочно открываю диски с книгами. Ищу и все никак, потому что дрожат пальцы. Всё попадаются тексты двадцать второго или двадцатого века. Вот наконец-то! Я сажаю Марка (он морщится заранее) перед экраном: «читай!» Ткнул пальцем в строчку: «Да, да, кончилось тем, что я развратил их всех!»

— Что я могу сказать? — пожимает плечами Марк, закрывая файл. — Лимы уже не выдерживают твоей правды. Они любили и жалели нас. А теперь у них уже есть идея любви и идея жалости. Что да, то да. Тебе надо вернуться на Землю. А я? Я буду пытаться… что вот только? Сохранить в них то, что они, быть может, не слишком ценят сами, как само собой разумеющееся.

— Ты так ничего и не понял, Марк! Ты так ничего не понял… Если тебе они дороги — ради них, вернемся на Землю вместе. Ты слышишь меня, Марк?! Хочешь, возьмем с собой Керу, она же пойдет за тобой «сквозь время», ведь так?

— Кера беременна, — сказал Марк.

— Разве это… Разве возможно?

— Были кое-какие препятствия, но после открытий Стои устранение их стало лишь чисто технической проблемой.

— Как ты мог, Марк?

— Кера так хотела. И я хотел. Надо жить, Джон. Жить, любить. Сейчас ты скажешь, что мы не можем знать всех последствий, и будешь прав. Но мы никогда их не знаем, Джон! И отказываясь от жизни, любви, мним себя ответственными, чуть ли ни мудрыми, камуфлируем мудростью собственное малодушие.

У лимов целостность и чистота, недоступные нам. У нас путь к недостижимому, на котором глубина и свобода, пустота, отчаяние, истина и опять пустота. И ты прав, Джон, и я прав. Все должно быть снято. В чем? Я не знаю. Частичность главного, окончательного, пустота и отчаяние тоже промежуточны здесь — пусть над этим, и за нет вообще ничего. Надо жить с сознанием отсутствия абсолютного, точнее, с сознанием промежуточности, ограниченности того, что абсолютно для нас. Исправить нельзя, отвернуться, упростить — по́шло. Надо жить, быть, любить, вот так, без гарантий.

— Мы из промежуточности, из неглавности главного? — говорю я. — Получается, так. Гирэ и лимы, они все учили нас этому? Даже, когда совсем не учили. Мы теряем здесь все ради безосновности, что непосильна нам. Но этот ее вкус… все остальное пресно?

— Я рад, что ты понял меня, — кивает Марк.

— Но все же оставь эту землю в покое, — сказал я.

Мы договорились с ним обо всем. Собственно, это было уже подготовкой к моему отлету. Марк продолжит все свои исследования. Мы с ним будем на связи через это наше «окно». Марк надеется понять «искривленное время», его законы и сам генезис.

— Я изымаю все материалы, — вдруг говорит Марк. — Человечество не готово к тому, чтобы войти в мир гирэ и лимов и не разрушить… чтобы воспользоваться достижениями «второй планеты» не во вред себе. Может быть, к тому времени, когда корабль с артефактами достигнет Земли, но не сейчас…

— Так нельзя, Марк! Ты даже не представляешь, насколько так нельзя .

— «Невмешательство» или, напротив, «прогресс», «ускорение чужого прогресса», — продолжает Марк. — Это все знамена, ты прав был тогда. У нас ни разу еще не получалось, чтоб без знамен. А в этот мир нельзя со знаменами… Да и наших Любви и Добра тоже не нужно здесь — я не доверяю им, даже когда они есть — всамделишное и настоящее. Просто любящий и добрый что-то, может быть, и сумеет здесь.

— И ты считаешь себя?!

— Нет, — усмехнулся Марк.

— Но если ты в самом деле все изымешь, получится, мы летали напрасно!

— Это меньшее из зол, — отвернулся Марк.

— Если я вернусь без материалов, значит, мы обманули Землю, обделили ее на это скопление звезд, на целый мир! Так нельзя, Марк. То, что мы вроде как поняли здесь, должно стать земным, человеческим опытом . И не ты и не я здесь не вправе решать. То есть я не позволю тебе…

— Это станет их опытом только после того, как они придут и испортят здесь все, сами того не желая. Что ты, не знаешь нас ?! Как я хотел бы быть неправым сейчас, Джон.

И вот мы стоим друг против друга. Я загораживаю ему путь в центр управления звездолетом — там то, что он хочет забрать, а я хочу оставить за-ради Земли. Там кнопка, нажав на которую, он освободит грузовой отсек «Возничего» от «материалов», но там же есть и «рубильник», повернув его, я заблокирую кнопку.

Мы оба, измученные, сознающие правоту друг друга, оба хотящие быть неправыми. Но я не могу пропустить его, а он не может повернуться, уйти.

Вот уже в руках у нас оружие. У меня фотонная винтовка, у него бластер. Здесь, в этом пространстве, с такого расстояния возможна только «ничья». Я нажимаю на спуск и он распадается на элементарные частицы. Он нажимает на курок и меня испепеляет в горстку шлака. Ничего другого просто не может быть. Сколько раз мы спасали друг другу жизнь, сколько сделано вместе открытий, сколько раз нам удавалось не вцепиться друг в друга из-за Стои… и сама ее смерть вроде как объединила нас… Но сейчас все это не в счет. Мы, покрытые мелким потом, мужественные каждый в своей, будь она проклята, правде. Защищающие миры землян, гирэ, лимов. Полнота понимания при невозможности отвести дуло от груди друга? Брата? Все эти годы мы не просто делали общую работу, исследовали миры — мы помогали друг другу пережить отсутствие смысла. Но дула убрать нельзя. И нервы в любой момент могут не выдержать. Сколько раз консультант Томпсон домогался, «что было самое страшное за весь срок экспедиции»? Вот это и было.

— А! — это Кера.

Она не в состоянии даже представить, что люди могут наводить оружие друг на друга. А тут Марк. Ее Марк! И брат Марка (она так понимала) Джон. Ее мир рушится.

Она встала между нами. Стояла одна, без своего доброго, светлого мира, что всегда был с ней. Лимы (я понял, почувствовал сейчас) не «принимали», не «разделяли» ее боли и смуты, не «брали на себя».