Царский венец - Евгения Янковская

Так и произошло. Яковлев был объявлен президиумом Уральского совета изменником делу революции и поставлен вне закона. Комиссар пытался противодействовать, но получил от Свердлова указание «подчиниться обстоятельствам». Ничего не оставалось делать, как ехать в Екатеринбург. Государь и его семья стали отныне пленниками уральских большевиков.

Николай Александрович, узнав об этом, долго молчал. Яковлев выглядел расстроенным и избегал смотреть на царя.

— Куда угодно отправился бы я с лёгким сердцем, только не в Екатеринбург, — тихо произнёс наконец Николай. — Я знаю из местных газет, как резко настроены против меня уральские рабочие.

Яковлев развёл руками.

— Ваше Величество, я сделал всё, что мог.

— Я понимаю, Василий Васильевич, конечно. Благодарю вас.

Государь уже заранее принял всё, что могло ожидать его в Москве, будь то суд или передача какому-либо иностранному правительству. Думал он и о подписании Брестского мира и даже о том, что большевики могут решиться на возрождение монархии, которая, естественно, должна будет подчиниться им. В этих случаях государь готов был бороться до последнего, не желая содействовать предателям России. Но Екатеринбург — это полная неожиданность. Мрачная новость. «Если конец приближается, то именно Екатеринбург может стать концом всего...»

Ничего этого не знали царевич Алексей и его три сестры.

«Но скоро уже всё закончится», — думал Жильяр в охраняемом часовыми вагоне, пытаясь сквозь ночную темень разглядеть что-нибудь в окне.

Что закончится? Горечь и беспокойство от разлуки. Пьер был убеждён: эту семью нельзя разлучать. Каждый из них сам по себе — сила, включая и младших, юную Настю и Алексея, но вместе они — сила непреодолимая. Их ничто не сломит, ничто не ослабит их веры и любви, ничто не заставит совершить нечто недостойное. Воспрянут духом царевны, и грусть в прекрасных больших глазах Алексея исчезнет.

На миг растворилась эта грусть на пристани в Тюмени. Мальчик разглядывал огромную толпу, которая собралась здесь, чтобы приветствовать детей своего царя, и под внимательным добрым взглядом, совсем недетским, рыдали мужчины и женщины. Они бросали на дорогу перед царевичем и великими княжнами цветы и причитали:

— Дорогой ты наш, на кого же ты нас оставляешь, царевич? Куда ж уезжаете, царевны, милые?

И красноармейцы ничего не могли поделать с народом.

Жильяр и сейчас прослезился, вспоминая эту сцену. Всё-таки осталось немало людей, в которых живёт ещё доброе прошлое. Но почему не могут они противостать таким, как комиссар Родионов? Едва подумав об этом, Пьер почувствовал, что сердце наполняется возмущением и негодованием от одного воспоминания о начальнике новой охраны из латышей красноармейцев, которых приставили к оставшимся в Тобольске царским детям. Отстранён был верный царской семье Кобылинский и уже ничем не мог помочь — даже выдержанную Татьяну доводил до слёз хам Родионов. Перерыл весь дом, всюду совал свой нос. А уж как спорил с ним старик камердинер Волков, когда Родионов приказал девушкам не запирать на ночь двери своих комнат. «Пристрелю на месте любого, кто меня ослушается! У меня полномочия!» — грозил начальник охраны. Расстрелом на месте грозил и Анастасии за то, что помахала рукой смотревшему на неё с улицы Глебу Боткину. «В окна смотреть запрещается!» — орал тогда комиссар.

Из-за него-то и путешествие на пароходе «Русь» — да-да, том самом, что привёз семью бывшего императора в Сибирь из Царского Села! — стало сущей мукой. Тут уж и Пьер ругался с нахалом, когда тот запер в каюте Алексея с дядькой-матросом. Но сильнее всех бушевал сам матрос Нагорный:

— Безобразие! Наглость какая! Больного ребёнка — под замок! — слышались его крики из-за запертой двери. Меж тем царевнам по-прежнему велено было держать открытыми двери кают. Родионов прекрасно понимал, что любой пьяный «революционно сознательный» матрос может зайти к девушкам когда угодно, и это его очень забавляло.

«Зверь, просто зверь! — возмущался Жильяр. — Но хватит думать о нём».

Поезд остановился.

Было уже утро, когда охранники подошли к вагону, в котором находились царские дети. Жильяр наблюдал, как Нагорный несёт на руках Алексея, — мальчик не мог ходить после болезни. Потом вышли царевны, с трудом таща чемоданы. Моросил мелкий дождь, под ногами девушек была грязь, в которой они то и дело поскальзывались.

Пьер поспешил было к ним.

— Куда? Разве звали тебя? — часовой не просто преградил швейцарцу путь, но грубо толкнул его прочь от выхода. Ничего не оставалось делать, как вернуться к окну.

Жильяр долго смотрел вслед Татьяне, она шла последней, и заметно было, что каждый шаг даётся ей всё труднее. Увязали в грязи её маленькие ноги. Чемодан был огромен, к тому же Татьяна несла на руках и собачку. Матрос Нагорный, отнёсший мальчика в пролётку, подошёл к царевне, хотел забрать чемодан — один из охранников оттолкнул его с силой. Жильяр, глядя на это, закусил губу...

Несколько часов прошли в тревожном ожидании. Увели генерала Татищева, Екатерину Шнейдер и Анастасию Гендрикову, несколько человек из прислуги, включая Волкова...

Пьер Жильяр и его коллега Сидней Гиббс, баронесса Буксгевден и доктор Деревенко, комнатная девушка Лиза Эрсберг и няня Шура Теглева недоумённо переглядывались — когда же и их заберут? Когда они увидят государя и государыню? Уставшая Лиза ёрзала в нетерпении и волнении, а Шура, сидевшая рядом с Пьером, неожиданно положила свою ладонь на его руку. Жильяр вздрогнул и повернул голову к Шуре — взгляды их встретились. Такая тревога наполняла глаза женщины, что Пьер невольно забыл о своих невесёлых мыслях. Он ответил тёплым пожатием. Шура опустила взгляд...

Наконец-то кончилось это тяжкое состояние — неизвестность. Вошёл в вагон ухмыляющийся Родионов. Друзья царя напряглись — от этого человека нельзя было ожидать хорошего.

— Ну, чего расселись? — он ухмыльнулся и сплюнул. — Свободны! Не нуждаются больше в ваших услугах.

Повернулся и ушёл.

Жильяр вскочил с места, поднялся и Гиббс.

— Свободны? — воскликнул Пьер. — Как... свободны? А государь? Так нас разлучают?!

Раздались всхлипывания. Это плакали Лиза и Шура. Старая баронесса Буксгевден, которую не пустили к царской семье по её прибытии в Тобольск и теперь отлучили от тех, кого она так любила, сидела неподвижно, устремив невидящий взгляд в пол.

Свобода! Это сладкое слово, способное свести с ума человека, которому грозит неволя, которое бросило когда-то флигель-адъютанта Саблина прочь от веривших ему людей, — это слово несло сейчас в себе для преданных слуг императора невыразимое несчастье.

На следующий же день Жильяр и Гиббс пошли к консулам, английскому и швейцарскому, доказывали, что надо что-то делать, чтобы помочь арестованным. Безрезультатно.

Жильяр завидовал доктору Деревенко, которому разрешили навещать больного царевича.