Сталинский социализм. Практическое исследование - Клаус Хессе

Увольнения офицерского состава были и до, и после 1937-1938 годов. Однако в 1937-1938 гг. невооруженным взглядом можно заметить увеличение количества арестованных. Также сразу бросается в глаза большая доля среди них тех, кто был уволен по политически-моральным соображениям. Но при более тщательной проверке цифр становится видно, что общее количество офицеров Красной Армии (здесь мы говорим только исходя из данных об увольнении) на протяжении с 1934 по 1938 г. увеличилось с более 110 000 до более 170 000. Связанные с этим изменения становятся еще более очевидными, если сравнить уровень образования офицеров и генералов до и после чисток в Красной Армии. Герасимов отмечает, что даже среди командиров Красной Армии в тридцатые годы всего 50-70 % имели нормальное школьное образование и всего лишь 2-6 % закончили военную академию. В 1936 году уже 72 % могли предъявить документ о посещении военных училищ. Однако в 1938-1939 гг. эта доля снова сокращается за счет вливания в командирский состав большого количества офицеров с недостаточным уровнем образования. Одновременно уменьшилась доля офицеров с высшим образованием. В 1936 г. 13 000 офицеров (≈10,3 %) имели высшее образование. Но хотя количество таких офицеров увеличилось в 1939 г. до 23 000, а в 1941-м даже до 28 000, их доля в офицерском составе уменьшалась. Даже рост количества курсантов с 125 000 в 1936 году до 156 000 в 1939 году и до 206 000 в 1940 году, т. е. за 4 года на 165 %, не смог предотвратить увеличения доли офицеров без военного образования. Все это можно связать с тем, что в предвоенные годы очень большое количество призывников уже после краткого курса обучения были возведены в ранг офицеров. Но количество офицеров и генералов, прошедших обучение в академиях генерального штаба, вырос с 38 % в 1938 году до 52 % в 1941 году.

О. С. Смыслов смог на основании документов министерства обороны установить, что из 802 генералов, которым были доверены функции командования сухопутными войсками Красной Армии в июне 1941 г., 737 были участниками Гражданской войны. 59 из них имели командирский опыт свыше 22 лет, 468 – 22 года, 160 – 21 год, 69-20 лет, 15-19 лет, 14-18 лет и только 17 – менее 17 лет опыта. 60 из этих генералов (7,5 %) получили образование в академии генерального штаба, 371 (46 %) – в других академиях/вузах. 61 проходили повышение квалификации в военных академиях, 371 – в других заведениях. Если говорить о возрасте, то 61 (7,6 %) было от 35 до 39 года, 611 (76,2 %) – от 40 до 49 лет и 130 (29,7 %) – 50 лет и больше. По своему социальному происхождению 238 из этих генералов (29,7 %) происходили из рабочего класса и 149 (18,6 %) – из крестьянских кругов. Родители оставшихся 415 генералов (18,6 %) были служащими или чиновниками. Также подрастало новое поколение военных руководящих кадров, которые могли руководить военными действиями в условиях современной войны. Но их количества не хватало, чтобы обеспечить руководство и перевод 98 дивизий мирного времени в 303 военные дивизие в 1941 году. Вместо 20 000 офицеров танковых дивизий, необходимых для танковых корпусов, в распоряжении были всего 6000. Не менее проблематично обстояло дело в рядовом составе экипажей танков: многие из них только закончили школу. Возможно, образование тракториста еще могло помочь в вождении танков типа КВ или Т-34. Но для использования танка в боях этого было недостаточно.

На основе анализа последствий репрессий среди офицерского состава Красной армии Герасимов делает выводы о том, что, за исключением тонкой прослойки командиров высшего ранга, определить значительное влияние репрессий на состояние офицерского состава не предоставляется возможным. Также оценка и анализ большого количества документов не подтверждает того факта, уже принятого многими за историческую аксиому, что репрессии могли оказать большое влияние на состояние подготовки, оснащение, военные способности и руководство воинскими частями. К началу войны офицерский состав высоких рангов имел достаточно высокий уровень образования. Зачастую недостаточное образование в общей массе строевых офицеров было неизбежным последствием быстрого роста количества призванных на войну. Также было установлено, что репрессии не оказали настолько большого влияния на Красную армию, как предполагали немецкие военные перед началом войны. Однако это ни в коем случае не говорит о том, что репрессии не повлекли вообще никаких последствий. В офицерском составе это привело к разжиганию атмосферы страха и неуверенности. Каким образом эта ситуация оценивалась в то время, видно из доклада полковника Ширяева от 20 октября 1939 г. После подсчета уволенных из командирского состава армии в период с 1934-го по октябрь 1939 года он утверждал: «Наряду с очисткой армии от враждебных элементов часть начсостава была уволена и по необоснованным причинам. После восстановления в партии и установления неосновательности увольнения возвращены в РККА 6650 чел., главным образом капитаны, старшие лейтенанты, лейтенанты и им равные, составляющие 62 % этого числа». Подводя итог, Ширяев пишет:

«Таким образом, за два года (1937 и 1938) армия серьезно очистилась от политически враждебных элементов, пьяниц и иностранцев, не внушающих политического доверия.

В итоге мы имеем гораздо более крепкое политико-моральное состояние. Подъем дисциплины, быстрое выдвижение кадров, повышение в военных званиях, а также увеличение окладов содержания подняли заинтересованность и уверенность кадров и <обусловили> высокий политический подъем в РККА, показанный на деле в исторических победах в районе озера Хасан и р. Халхин-Гол, за отличие в которых Правительство наградило званием Героя Советского Союза 96 человек и орденами и медалями 23 728 человек».

Позже мы еще остановимся на оценке толкований сложившейся ситуации. Здесь нас интересует прежде всего положение вещей того времени. Можно верить в то, во что хочется, но при оценке этих событий необходимо принимать во внимание документы того времени, поскольку они порой более информативны, чем все то, что позже будет использовано сортировки и оценки таких высказываний. В связи с этим, исходя как из тогдашней, так и из современной точек зрения, нельзя игнорировать значение того факта, что армия накануне Великой Отечественной Войны прошла чистку от вражеских элементов. То, что, несмотря на эти чистки, в Красной Армии и в последующие годы существовали предательство и саботаж, доказывается ходом боевых действий в первые дни, недели и месяцы войны. Какими большими были жертвы в это время – известно всем. Но остается только догадываться, какими бы они были, если бы в 1937-1938 гг. не было бы жестких чисток офицерского состава.

То, что внутри и вне ВКП(б), в особенности в спорах о темпах индустриализации и коллективизации сельского хозяйства, были сильные разногласия, является таким же неоспоримым фактом, как и то, что в этой связи имели место серьезные нарушения собственных законов. Но при этом нельзя игнорировать обстоятельства, которые приводили к открытым дискуссиям по этому поводу, а также связанные с этим намерения. Лысков указывает на то, что Хрущев использовал «разоблачение культа личности» не только как своеобразную шоковую терапию: с самого начала решающую роль играла попытка благодаря этой дискредитации недавнего прошлого узаконить свои собственные притязания на власть. В 60-е и 70-е годы он сам стал жертвой своего подхода, а в 80—90-е годы приведенные здесь утверждения послужили инструментом свержения власти КПСС и советской власти в целом. При этом Лысков указывает на то, что первоначальное намерение лиц, действовавших под знаменем борьбы с культом личности, состояло в том, чтобы снять с себя всю ответственность. Только в таком контексте становится понятным, что здесь речь идет не только и не столько об установлении конкретно доказуемых фактов, а о целом наборе многогранных и противоречивых проблем, которые теснейшим образом связаны с условиями развития внутренней и внешней политики СССР. Кроме этого, данная тема используется как ведущий компонент антикоммунистической и антисоветской травли в идеологической классовой борьбе со всеми попытками и зачаточными формами поиска альтернатив господству финансового капитала среди идеологических последователей и подконтрольных им средств массовой информации. Также неоспоримым является факт, что Советский Союз мог исключительно на той индустриальной платформе, которая была создана к тому времени, не только противостоять нападению гитлеровской Германии, но и добиваться побед над немецкими армиями, хотя в распоряжении последних был почти весь индустриальный потенциал Западной Европы. Зачастую приводятся доводы, что одно совсем не связано с другим. Но это вызывает сомнения. В любом случае ясно, что успехи индустриализации не могут оправдать преступлений, так же как и идеализированные представления о строительстве социализма мало подходят для передачи реалистичной картины бытовой жизни, роста дефицита, связанных с этим проблема и поломанных судеб миллионов советских граждан. Снова и снова утверждается, что обвинения против троцкистов, военных и других оппозиционных группировок являются продуктом инициированной Сталиным борьбы за власть. При этом упускается тот факт, что то же самое касается и побежденной стороны. Но даже если это по каким-либо причинам и не учитывается, нельзя отрицать, что на этом (и не только) этапе истории XX века велась открытая и скрытая подготовка к войне против СССР, в разработке и реализации которой играли особую роль не только русские эмигранты и оставшиеся в стране буржуазные круги, но и политическая оппозиция. Поэтому наивно и неправильно изображать тогдашнюю ситуацию, как будто все это не играло никакой роли, как будто жесткость внутриполитических конфликтов способствовала только росту культа личности Сталина и слепого раболепства его соратников. Кто пытается изобразить, исходя из сегодняшней точки зрения, оценку усиления классовой борьбы как неправильную, невероятную, лживую, демагогичную и т. п., должно быть, забыл, что именно представляло тогда и позже все возрастающую опасность и что можно наблюдать также и в наше время: немало людей, сделавших в той ситуации карьеру в партии, армии, на государственной службе или в органах безопасности, не были убежденными коммунистами. Но они обладали силой слова, которой могли убедить других, они знали, когда и как выставить себя с выгодной стороны, чтобы все запомнили это. Но они заботились только и исключительно о своих интересах. Особенно отчетливо выявлялись и выявляются подобные качества характера, когда тот или иной видит возможность благодаря ложному доносу убрать с пути конкурентов. В этой связи становится понятным, какие последствия имели убийство Кирова и (не выясненные еще и до сегодняшнего дня) обстоятельства смерти Куйбышева для развития дальнейших событий. Какая была тогда, какой может быть сегодняшняя оценка всех этих серьезных обвинений? Кто начинает возмущаться, что все эти процессы в основном строились на показаниях будущих жертв, что почти нет никаких других документов, «забывает» по меньшей мере о двух фактах: не могло существовать письменных свидетельств подобных заговоров. Такие документы не были сохранены для последующих поколений, а если они и вообще были когда-либо написаны, то были вовремя уничтожены, чтобы не подписывать тем самым самим себе приговор. Не менее показательной является манера, в которой аргументировались нападки на социалистическое право. Бесспорно, есть справедливые причины для критики личности А. Я. Вышинского. Однако, когда он защищает точку зрения, что «право есть возведенная в закон воля господствующего класса», противоречие можно объяснить только тем, что этой марксисткой позицией разоблачается лицемерие буржуазной «показухи». И если к этой «критике» еще и добавляется тот факт, что для документации вины было достаточно признаний обвиняемых, то таким «критикам» рекомендуется перед подобными громогласными обвинениями по меньшей мере осведомиться о том, каким образом в гражданском праве и в судебной практике государства, которые называют сами себя (!) «правовыми государствами», обращаются с признаниями.