Становясь Лейдой - Мишель Грирсон

Он улыбается, но как-то странно. В этой улыбке нет радости.

Я медленно киваю. Он гладит меня по голове и исчезает в шатре.

Я прижимаю плетеную клетку к груди, слезы встают комом в горле. Не реви, глупая, говорю я себе. С тобой ничего не случится. Идти совсем недалеко. С мамой все хорошо, с папой все хорошо. У нас у всех все хорошо. Я иду по дорожке, подстраивая шаги под ритм слов у меня в голове. Никто никуда не уйдет, и уж тем более – мама. Она сейчас дома. Лежит в постели, болеет. Она не уйдет. Даже если захочет. У нас все хорошо. Мы вместе, навсегда. На веки вечные. Интересно, а сколько шагов отсюда до маяка? Наверняка больше ста. Таких чисел я даже не знаю. Я начинаю считать. Вопросы, вертящиеся в голове, никак не уймутся. Даже мысленный счет не помогает их разогнать.

Я прохожу мимо сгорбленной старухи. Она на миг прерывает вязание и, прищурившись, глядит на меня. У нее голубые, льдистые глаза. Я откуда-то знаю эти глаза. Я стараюсь быстрее пройти мимо.

– Девочка. – У нее скрипучий и хриплый голос, как у старой жабы. Я замираю на месте и оборачиваюсь. Мама велела не разговаривать с незнакомцами, но эта старуха – никакая не незнакомка. У нее в руках толстые деревянные спицы, они тихо постукивают друг о друга. Стук-постук, стук-постук.

Как иссохшие кости.

Она улыбается и вяжет, вяжет и улыбается. У нее нет зубов. Ее лицо – сплошные морщины и бурые пятна. Она вытягивает ноги под юбкой, и я вдруг понимаю: это та самая старуха, у которой нет ступней. Которая никогда не касается земли. Которую не видит никто, кроме меня.

– Что дала тебе эта heks? Покажи мне, дитя.

Я не знала, что она может говорить.

Она фыркает и хрипит:

– Она не дарит подарки, она лишь забирает. Будь осторожнее, jente. – Она тычет спицей в сторону шатра Хильды. – Ей нравятся клетки. Нравится прятать все под замок.

Я пячусь прочь от нее, спотыкаюсь и чуть не падаю. Ее слова несутся за мной вдогонку, ветер швыряет звуки мне в спину. Я слышу, как спицы-кости – стук-постук, стук-постук – вывязывают свою песню прямо мне в уши.

Дорожка спускается вниз по склону холма, и мне приходится бежать. Ветер подталкивает меня в спину, гонит слова песни, как опавшие листья. Как будто старуха не осталась сидеть у дорожки, а пошла следом за мной и теперь шепчет мне прямо в ухо. Так близко, что я ощущаю на шее ее дыхание. Я продолжаю считать вслух: Elleve, tolv, tretten… [63] Но все бесполезно; песня плывет на ветру и ложится мне на язык.

– Девочка! Выбрось этот подарок в море! Forstår du?[65] Выброси эту проклятую вещь!

Я бегу со всех ног, мне страшно остановиться. Все быстрее и быстрее, прочь от смуглой Хильды, от сияющих бусин и мертвых глаз, от вермильона, от всех этих слов, которых мне не хотелось бы слышать. Я останавливаюсь уже у маяка. Запыхавшись, прижимаю к себе клетку. Вытираю рукавом слезы и сопли.

Какой-то мужчина хмуро глядит на меня. Я быстро прячу под мышкой голую руку, которая без перчатки.

Он подходит ко мне, его губы кривятся.

– Так вот ты какая, девчонка Альдестада. Я должен был догадаться. – У него темные, злые глаза. – Выродок. Нечисть.

Я бегу прочь. Мимо маяка, к самому краю причала. На бегу я задыхаюсь. Потом останавливаюсь, ставлю клетку на землю и сгибаюсь пополам, держась за колени, пытаюсь отдышаться.

Рыбаки, занятые своими делами, меня не видят. Складывают канаты и сети, окликают друг друга с лодок, молятся и бранятся на одном дыхании.

– Боже правый, ты глянь. К нам идет большая девочка. Вы с ней осторожней по левому борту, а то как бы она нас не прибила.

– Она не такая большая, чтобы нас прибить. Она немногим больше твоей жены, а ты после вчерашней ночи вполне даже стоишь на ногах.

От взрыва смеха сотрясается воздух.

– Это же «Лейда», ребята. Для нее место всегда найдется. Хотя придется чуток подвинуть девочку Альдестада.

Что?! Я пячусь, не понимая, откуда они знают, как меня зовут и почему для меня надо освобождать место.

Высокий мужчина в красной вязаной шапке спрыгивает на пристань с подошедшей лодки и идет к лодке поменьше, привязанной к краю причала. Он наклоняется, чтобы развязать веревку. Остальные рыбаки качают головами, о чем-то шепчутся между собой, но никто не торопится ему помочь.

– Не распускай руки, Бьёрнсен. Ты же знаешь, что я не люблю, когда кто-то чужой прикасается к моей девочке.

Я оборачиваюсь и вижу папу. Он улыбается, подходя к человеку в красной вязаной шапке, и они пожимают друг другу руки.

– Питер Альдестад! Давненько мы не видались, брат! – Они сжимают друг друга в медвежьих объятиях. Я стою, съежившись, и наблюдаю за ними. – Месяца три, если не больше. Где, черт возьми, ты пропадал?

Папа улыбается еще шире:

– Полегче, Ганс, ты меня расплющишь.

– Собственно, я собирался чуть сдвинуть твою красавицу, чтобы освободить место для моей большой девочки. – Он легонько похлопывает по борту своей лодки.

– Да, я видел ее с холма… поэтому и спустился. И еще… – Папа гладит меня по плечу. – Чтобы забрать мою дочку.

Мужчина в красной шапке садится на корточки и глядит на меня. У него кривые зубы и щеки, заросшие щетиной. Его лицо слишком близко. Я поднимаю клетку повыше, держу ее между нами.

– Надо же, как она выросла с тех пор, как я ее видел в последний раз! Что ж, Лейда. Знакомься с «Лейдой». – Он указывает на борт своей лодки, где написано красными буквами: «Л-Е-Й-Д-А». Но краска так выцвела, что читается только «Й-Д-А».

В честь меня назвали лодку?

– Да, Лей-ли, познакомься с другой «Лейдой». Ганс знает меня много лет. И твою маму тоже. Эта лодка – его девочка.

– Можно сказать, что я спас жизнь им обоим. Если бы не я и не моя верная старушка, тебя бы и не было вовсе.

Папа кивает и хлопает его по спине:

– Прими мою искреннюю благодарность, а заодно и проклятие на твою голову, дружище.