Каждый твой вздох. Там, где заканчиваются слова, начинается танец - Ирэне Као

– Потому что таков был наш уговор с Сарой. Я дала ей обещание. – Амалия прижимает пальцы к глазам, будто силясь прогнать слезы. – Все эти годы ты ничего не знала, потому что твоя мать решила никому не открывать этой тайны. И я отнеслась к этому решению с уважением, думая, что так будет лучше и для тебя.

Как бы ей хотелось сейчас вернуть родителей. Сару и Раньеро. В этот момент она чувствует себя маленькой девочкой – дочкой этих двух людей, которые безумно любили ее. Безутешной маленькой девочкой.

– Так значит, если бы Дэвид не объявился, ты ничего мне не рассказала бы?

– Не знаю… Наверное, нет, – признается Амалия и сглатывает горький комок в горле. – Но, уверена, коли ваши пути пересеклись, то это вам обоим во благо.

– Во благо? Я уже не знаю, что это такое. – Бьянка искоса смотрит на нее, голос ее срывается от плача. Она уже ничего не знает, не знает даже, кто она. Не знает, кто перед ней. Не знает, где она.

– Выслушай меня. – Амалия встает и мягко берет ее за плечи, по-матерински гладя волосы. – Чтобы не нарушать данного Саре обещания, за все эти годы я так и не сказала Дэвиду, что у него в Италии есть дочь. – Она говорит медленно, словно каждое слово весит неимоверно тяжело. Этот груз она больше не может держать в себе. – И я не сделала этого даже когда она умерла, потому что рядом с тобой был Раньеро, и он был замечательным отцом. Но теперь, Бьянка, ты здесь, и ты на первом месте, и имеешь право знать правду. Теперь тебе решать, что с ней делать.

Бьянка молчит, взгляд ее полон растерянности, слезы текут по щекам, скапливаясь в горле.

– Ты имеешь право сделать выбор. – Амалия прижимает ее к себе. – У твоей матери его не было. Во всяком случае, она не успела его сделать.

Бьянка позволяет этим худым, но полным силы рукам обнять себя. Некоторое время она молчит, глядя вдаль. Небо уже начинает темнеть, море чернеет, приобретая металлические оттенки.

– Слушай себя, Бьянка, – тихо шепчет ей Амалия. – Все ответы – в твоем сердце.

Бьянка прислушивается к его биению. Она ощущает его в груди, во всем теле, в глубине живота. Этот звук пугает ее, причиняет ей боль. Он глухо стучится в эту пустоту, образовавшуюся внутри ее. Внезапно она высвобождается из объятий Амалии.

– Я не могу, мне не нужна эта новая правда! – кричит она с яростью и болью. – Я не хотела ее знать, сейчас мне ни к чему этот груз!

– Милая, прошу тебя… – Амалия хватает ее за руку, пытаясь удержать, но Бьянка отталкивает ее.

– Уж лучше бы ты молчала, Амалия! – напускается она на нее и тычет пальцем. – Лучше бы ты соблюла этот чертов договор до конца!

Она не может на нее смотреть, ей неприятно даже само присутствие Амалии. Бьянка поворачивается и бежит по каменистой тропинке.

– Куда ты? – Амалия бежит за ней, тщетно пытаясь догнать. – Бьянка, подожди!

Но та в последний раз оборачивается:

– Оставь меня в покое! – кричит она изо всех сил и взбегает вверх по тропинке. – Оставьте меня все в покое, черт бы вас побрал! – слезы снова застилают ей глаза. – Мне нужно побыть одной. Одной. Так мне хотя бы не будет больно, – шепчет она, но никто ее не слышит. Она бежит все быстрее, усталая, безутешная, сбивая ноги в кровь. Все бежит и бежит, хотя тропинка уже кончилась и начался асфальт. Она и сама не знает куда, да это и не важно. Главное – подальше отсюда.

Она сидит на последней ступеньке церкви. Во всяком случае, это здание похоже на церковь. Перед ней – белый монолит с каменным крестом, чуть подальше – указатель с надписью: «ПУИГ ДЕ МИССА». Она и сама не знает, как здесь очутилась. Помнит лишь, что, выбежав на шоссе, в отчаянии и потрясении, остановила проезжавший мимо грузовичок.

– Подвезти? Я еду в Санта Эуларию, – кажется, сказал ей водитель. С виду он был похож на строителя или вроде того. Она, не раздумывая, села в машину, желая только одного: скорее исчезнуть, уехать отсюда как можно дальше.

Она не помнит даже, как ехала – всю дорогу глаза ее были закрыты, чтобы шофер не видел ее слез. И вот она здесь, на вершине этого пустынного холма, под пугающе черным небом. Внизу виднеются дома, а вдалеке – море, все более темное и зловещее. У нее страшно раскалывается голова, будто виски туго обмотали проволокой, которая все сжимается; над левым глазом пульсирует вена, так больно, что кажется, вот-вот лопнет. Мозг и тело все еще переживают те ощущения, какие она испытала во время разговора с Амалией: они все накатывают, как волны. Перекатываются, достигают желудка, заполняют пространство между мыслями, расползаются по коже. Они бесшумные, скользят друг за другом, вызывая тошноту.

То, что она чувствует, невозможно описать словами: это ощущение полнейшей растерянности. Она уже не знает, ни кто она, ни где находится, ни что она здесь делает, ни кем была всю свою жизнь до этого момента. Ей кажется, что она, сама того не ведая, стала жертвой какого-то заговора; ощущение такое, будто она оказалась на враждебной территории и ей грозит смертельная опасность, и нет ни оружия, ни стратегии выживания. «Как все это могло случиться», – спрашивает она себя. Какой жизнью она жила? Как они могли скрыть от нее такую важную тайну? Как могла она сама не понимать этого? В голове проплывают смутные образы, от которых кровь то стынет, то бежит быстрее, сердце бьется неровными скачками.

Она думает о своей матери, о том, как видела ее в последний раз перед смертью, о своем отце Раньеро – да, отце, она не знает, как еще его назвать, – о себе, когда она девочкой не могла порой понять молчание, пустоту, недомолвки. Почему мама никогда не рассказывала о том, как состоялась их с папой помолвка? Почему в их доме нет ни одной фотографии, где они до свадьбы? Почему в переписке с Амалией, в этой кипе писем, хранившихся в жестяной коробке, был пробел за 1979 год? Как вышло, что все эти годы никто не захотел рассказать ей правду? От чего они хотели ее оградить? И почему все, как и этот говнюк Себастьяно, все время норовят решать за нее? Кто дал им право решать, что хорошо, а что плохо? А она? Где она? Где ее место в этом мире? И где оно было до этого момента?

Но упрямее всех мысль о Саре. Об этом ее выборе не говорить правды, который сейчас кажется Бьянке не более чем слабостью, ошибкой, несправедливостью по отношению к новой жизни, что она носила под сердцем, когда приняла это решение. Ее мать была мягкой женщиной, и наверное, была такой и в юности. Но между мягкостью и слабостью есть четкая грань, и Бьянка теперь уверена, что Сара переступила этот порог. Из эгоизма, из желания следовать нормам чертова буржуазного общества. В этот момент она ее ненавидит. И в то же время не может не чувствовать острой жалости к этой девочке, ставшей жертвой и вынужденной сделать нелегкий выбор в обстоятельствах, которые оказались сильнее ее.

Она обхватывает голову руками. Ей холодно и нечем укрыться, дрожь пробирает до костей. В этот момент она ненавидит всех. И всё. Даже этот остров. Наверное, она совершила огромную ошибку, приехав на Ибицу. Чего она хотела здесь найти? И что ищет сейчас? Ошиблась ли она или же это сама жизнь ошибочная и неправильная? И что ей теперь делать? Куда идти?