Каждый твой вздох. Там, где заканчиваются слова, начинается танец - Ирэне Као

Сара

Моя маленькая Бьянка, думаешь, я не понимаю твоего смятения? Ты имеешь полное право, более того, должна бы меня ненавидеть.

Нужно пройти через эту злость, чтобы дойти до настоящего понимания. И хотя сейчас ты меня презираешь, моя любовь к тебе не уменьшится. Я буду все так же приглядывать за тобой с небес и постараюсь, чтобы мой голос достиг тебя – ты почувствуешь его, как лепесток, гонимый ветром.

Выслушай меня, если можешь, потому что я хочу рассказать тебе о дне своей свадьбы.

21 октября 1978 года. Суббота.

Я проснулась на рассвете, сердце мое разрывалось. Той ночью я не сомкнула глаз. Все должно было казаться естественным, но я не была готова это принять. Через несколько часов мне предстояло стать женой человека, которого еще не любила и которого мне навязали, чтобы скрыть ту неприятную историю, в которую я вляпалась. Перед лицом всего мира он стал бы отцом ребенка, которого я носила во чреве.

Я была беременна уже четыре месяца, и живот мой был виден под белым платьем в цветочек. Мальчик это будет или девочка? Мне казалось, будто вижу розовое облако, обволакивающее сердце.

«Будет девочка», – шепнула я Амалии, сидевшей рядом со мной у зеркала. Она приложила ухо к моему животу и прислушалась.

«Я тоже так думаю», – согласилась она, одарив меня улыбкой, полной доверия.

Амалия приехала в Италию специально на мою свадьбу. Это была последняя наша встреча, последний шанс побыть вместе для двух подруг, объединенных большой надеждой и большой тайной. Потому что даже в беде она помогала мне видеть свет.

Накануне вечером она сама составила список приданого, который я должна была забрать с собой в новый дом. Шестнадцать двуспальных простыней, сорок наволочек, шесть ночных сорочек, двадцать махровых полотенец… Поверь, родная, я все отдала бы, чтобы отказаться от этого комфорта в обмен на свободу, которую познала на Ибице. Я была не готова к замужеству, но должна была попытаться защитить маленькое существо во мне. Ты, Бьянка, была плодом искренней любви, слишком искренней, чтобы окружающие ее поняли.

До церемонии оставался час – она была назначена на одиннадцать в приходской церкви Бассано. Амалия помогла мне надеть белые чулки и застегнула молнию платья на спине. Затем, усадив меня в креслице, принялась возиться с гребешками и шпильками, чтобы завершить прическу – накануне вечером мы накрутили волосы на бигуди.

Твои бабушка с дедушкой были внизу, в гостиной, развлекали родственников и друзей – так было заведено перед церемонией. Для них весть о моей беременности стала ударом в самое сердце. Твой дедушка Этторе – ты его застала и наверняка помнишь его шутки – целую неделю со мной не разговаривал, отгородился от меня непроницаемой стеной. Я думала, что он откажется даже вести меня к алтарю (на этот случай я договорилась со своим другом Пьетро, единственным, кто по-настоящему понял меня), но в конце концов отец, который был хоть и суровым, но очень умным человеком, в то утро оделся как подобает и пришел ко мне, чтобы сказать, что я могу на него расчитывать.

Уверена, к этому внезапному решению приложила руку бабушка Аделе: она была совсем из другого теста, как и мы, и сердце ее было мягче и способно забыть обиду.

Пока Амалия колдовала над моими волосами, я сжимала в руке кулон, который подарил мне Дэвид, – тот, что ты постоянно носишь на шее. Как знать, с кем он был в тот момент и где… Может, он и вовсе уже и думать обо мне забыл. В ту ночь и все последующие дни он был таким нежным. Его объятия были так легки и глубоки, они согревали, давали живительную силу, проникали в самое сердце. Никогда никто не обнимал меня так, как Дэвид. Но – довольно. Даже думать об этом было ошибкой. Его никогда не существовало, – повторяла я про себя. Снаружи тебя ждет другой мужчина, он любит тебя и пошел даже на этот компромисс, чтобы быть рядом с тобой… Именно так, твой отец, Раньеро, и глазом не моргнул, когда я сообщила ему, что беременна и попросила разделить со мной мою судьбу. В то утро он как раз завершил работы в нашем новом доме. Я выпустила кулон, подаренный Дэвидом, и уже готова была его снять, но Амалия меня остановила.

«Ничего плохого не случится, если ты его оставишь. Мы спрячем его под платьем, и никто не увидит, а ты будешь чувствовать его кожей».

Она поправила воротник платья, чтобы скрыть этот наш секрет, и надела на голову венок из цветов, к которому я потом прикрепила фату.

Снаружи я была готова. Но внутри – ни капельки. Проигрыватель в комнате крутил пластинку «Битлз», началась «Let it Be». Я подошла к окну, выходившему на дорогу. На улице собралась толпа людей в предвкушении праздника, стояла «Ланча Фульвия», отполированная до блеска и украшенная белыми бантами. Все – ради меня и ради моего будущего. По щеке моей скатилась слезинка.

Let it be, Сара. Да будет так. Пусть будет так. There will be an answer, let it be[106]. Все будет хорошо. Все правильно. Амалия держала меня за руку, а другой держала подол платья, помогая мне спуститься по лестнице. Слеза на моей щеке постепенно высохла, уступая место свету. Я улыбнулась. И знала, что Раньеро, твой отец, любил меня всей душой, а со временем и я научусь его любить. Любви можно научиться – это я поняла только со временем.