Сандаловое дерево - Элль Ньюмарк

— Господи!

Непристойное граффити, наспех намалеванное на стене одного из домов, заставило меня прерваться на полуслове. Стена была измазана алой краской, вызывающе контрастирующей с тусклыми серыми досками. Огромные, грубо выведенные буквы незнакомого алфавита выглядели совсем свежими — потеки краски походили на струйки крови. У дома кружили люди, они что-то раздраженно выкрикивали, и я будто на себе ощутила гнет застарелых обид. В этой толпе не было добродушных старушек; среди мужчин затесалось несколько женщин и детей, лица у всех были напряженные и злые. Привалившись к обезображенной стене, на земле сидел мужчина. На лице его застыла маска изумления и испуга, штаны были перепачканы чем-то красным — то ли краской, то ли кровью. Я не знала, кто тут индус, а кто — мусульманин, меня это совсем не занимало в тот момент.

Спайк прекратил подпрыгивать на коленях сына.

— Мам? — нервно позвал Билли.

— Мы возвращаемся домой. — Я резко развернула машинку.

От толпы вдруг отделился полуголый мальчишка, с тощими ногами и вороньим гнездом на голове, он уставился на Билли. Ребра выпирали из-под кожи, губы стиснуты в напряженную линию, глаза абсолютно черные. Руки он держал по швам, кулачки крепко сжаты. Почему он так странно выглядит, я не знала, да и не собиралась над этим раздумывать. Я уже спешила обратно, к холму, к дому, но лохматый оборвыш не отставал. Я вспомнила ту запись в церковной книге, где говорилось о размахивающих палками детях. Ох, нет. Пожалуйста.

Ускорив шаг, я оглянулась и увидела, что расстояние, отделявшее нас от мальчика, сократилось, а следом за ним спешили еще трое или четверо. Они то и дело нагибались, чтобы подобрать камни, а затем выразительно подбрасывали в ладонях. Я пристально глянула на них, не сбавляя шага, понадеявшись, что моя суровость охладит их, но они и не подумали остановиться. В походке предводителя появилась агрессивная развязность. Я велела Билли вылезти из машинки, решив взять его на руки, чтобы было легче бежать.

Мы остановились, чтобы Билли вылез, и оборвыш тоже остановился. Он уже был в нескольких шагах от нас, стоял, широко расставив костлявые ноги, остальные дети сгрудились за его спиной. И тут я увидела, что мальчишка смотрит вовсе не на Билли, а на Спайка.

Я забрала у Билли фотоаппарат, повесила себе на шею, кляня себя за то, что мы отправились бродить по деревне, точно безмозглые туристы. Крепко ухватив Билли за руку, я потянула его дальше, попыталась перейти на бег, но семенящие шажки Билли не позволили этого сделать. Я слышала, как приближается ватага, шаркающие шаги раздавались прямо за спиной. Ладони у меня сделались влажными, сердце заходилось в гулком стуке. Я уже собралась подхватить Билли на руки и рвануть со всех ног, как откуда-то сбоку с грохотом вынырнула тонга. Из повозки показалась голова Эдварда Уортингтона. Он глянул на злые детские лица, на камни в детских руках и с вызывающим видом надвинул на глаза шлем:

— Что здесь происходит?

Из-за плеча Эдварда выглянула Лидия:

— Мы можем вам помочь?

Господи, как же глупо признаваться, что я испугалась горстки детишек.

— Понимаете… я… — забормотала я. — Ничего серьезного. Они ведь всего лишь дети.

Эдвард вновь взглянул на них и процедил сквозь зубы:

— Клятые ниггеры, вот кто они.

— Ради бога, Эдвард!

Я вздрогнула от отвращения. По лицу Билли я поняла, что он понял эти гнусные слова. Мне была ненавистна сама мысль о том, что придется ехать с этим фанатиком. Но на иную помощь рассчитывать не приходилось.

Билли поглядывал то на тонгу, то на мальчика, который подошел вплотную, пока я рассказывала Лидии и Эдварду о граффити и толпе у дома. Грязные пальцы мальчишки коснулись ковбойской шляпы Спайка.

— Отстань, — сказал Билли, и оборвыш отпрянул.

— Хорошего мало, — буркнул Эдвард. — Позвольте отвезти вас домой. — Я глянула на машинку Билли, и он добавил: — Да оставьте эту чертову игрушку.

Бросив еще один взгляд на лица детей, я пробормотала:

— Да-да, конечно.

Я повернулась к Билли как раз в тот момент, когда оборванец схватил Спайка за голову.

— Нет! — завопил Билли, но мальчишка, вырвав Спайка, уже улепетывал прочь.

Я хотела подхватить Билли и затолкать в повозку, но он вырвал руку и бросился за грабителем. Перегородив Билли дорогу, мальчишки сбили его с ног. По земле покатился визжащий клубок из детских тел, я бросилась вперед, разбрасывая орущих мальчишек в стороны, словно тряпичные куклы. Билли лежал на земле, я склонилась над ним, а дети унеслись за своим предводителем с демоническим, как мне почудилось, хохотом. Лицо и руки Билли были перепачканы, рубашка порвана, из ссадин на локтях сочилась кровь.

Я попыталась поднять его, но он оттолкнул меня:

— Пусти! Спайк!

Слезы на лице мешались с грязью, я прижала сына к себе, глядя, как убегают оборванцы. Потрясая кулачком, Билли вопил им вслед:

— Клятые ниггеры!

Я зажала ему рот ладонью и впихнула в двуколку, но он все бился в яростных конвульсиях. Искаженное лицо, перепачканное, мокрое от слез и соплей, пугало, прежде невинные глаза свирепо сверкали. Грязно выругавшись, Эдвард забросил в двуколку нашу коляску. Лидия сидела прямо, глядя в одну точку, она не произнесла ни слова. Лицо ее было бледно и абсолютно непроницаемо.

Я попросила Эдварда отвезти нас на телеграфную станцию. Я нуждалась в Мартине как никогда — несмотря на отчуждение, несмотря на то, что он наверняка разозлится, узнав, что я потащила Билли в деревню. В тот момент один лишь его вид мог меня утешить, один лишь звук его голоса мог приободрить меня и успокоить Билли. Возможно, связывавшие нас узы уже не те, что прежде, но они все еще есть. Лошадь, похрапывая, легким галопом двинулась к Симле, сердитые крики Билли мало-помалу перешли в горестные всхлипывания.

У телеграфной станции Эдвард помог нам выбраться из тонги, выгрузил коляску Билли, запрыгнул обратно и заботливо обнял за плечи Лидию, которая за всю поездку так и не пошевелилась и не открыла рта. Казалось, Эдвард уже забыл обо мне и Билли. Бережно придерживая жену, словно та была инвалидом, он прошептал что-то ей на ухо и резко приказал кучеру везти их домой. Я вспомнила, как Лидия осуждала меня за то, что я привезла Билли в Индию. Она все опасалась, что с ним может что-то случиться здесь, но, когда ее опасения оправдались, словно впала в оцепенение, в кататонический ступор. И я поняла, что с Лидией не все так просто, как казалось на первый взгляд, но обдумывать было некогда — на руках у меня всхлипывал Билли.

Я толкнула дверь телеграфной станции, прижимая к себе плачущего сына, уткнувшегося лицом мне в шею. На телеграфе царила обычная рабочая суматоха — гул голосов, грохот пишущей машинки, трезвон телефона. Мартина я увидела у дальней стены — он сидел в углу, склонившись над открытой книгой. Стол был завален рукописными листами. Один карандаш торчал у Мартина за ухом, второй зажат между зубами, третьим он писал.