Сталь от крови пьяна - Виктория Александрова

С Генрихом Вильхельм никогда не был так дружен, как с Хельмутом, но всё же между ними всегда существовала прочная родственная связь, обеспеченная ещё их матерями. Поэтому он всегда воспринимал его именно как родственника, двоюродного брата, а потом уже — как друга, причём не очень близкого. Так почему же его внезапная смерть создала такое странное ощущение пустоты в душе? И ещё слабое, но всё же заметное чувство вины — перед тётушкой Аделиной, которая уже наверняка узнала о смерти единственного сына и теперь места себе не находит от горя… Да и перед мамой почему-то тоже… И перед Хельмутом с его сестрой, которые потеряли верного друга и любимого жениха соответственно. Это ведь Генрих решил, что было бы замечательно поженить Хельгу и Вильхельма, которые нравились друг другу с детства… А теперь бедная девушка будет страдать и долго переживать острую боль потери.

Именно поэтому Генрих так жаждал и одновременно боялся встречи с Хельмутом. Не хотел смотреть ему в глаза, не хотел обсуждать то, что произошло, не хотел вспоминать Вильхельма… Конечно, им следовало бы выпить по глотку вина за упокой его души, но делать это с Хельмутом отчего-то было боязно.

Поэтому Генриху так невыносимо было терпеть часы, когда он не решал никаких проблем вместе с лордом Джеймсом, не вёл важных бесед и переписок, не планировал дальнейшую стратегию и не подводил итоги прошедших битв. Разум, освобождаясь от мыслей о делах, наполнялся столь мешающими переживаниями.

Внезапно дверь скрипнула — кто-то снаружи её слегка приоткрыл и лишь потом, видимо, догадался постучать. Но при этом не дождался, когда ему позволят войти, и снова толкнул дверь.

Генрих привстал. Несколько минут назад он лёг в постель прямо в верхней одежде, найдя в себе силы снять разве что ботинки, — и только сейчас осознал, что в таком виде ему стало весьма жарко. В комнате было тепло, сегодняшний день не радовал прохладой, будто лето, ушедшее из этого мира пару седмиц назад, внезапно решило напомнить о себе… Поэтому Генрих поспешил скинуть камзол, но когда увидел на пороге комнаты Хельмута, то от волнения и неожиданности запутался рукавах. Гость выглядел странно, но Генрих не успел его рассмотреть получше и понять, что именно показалось ему странным. Хельмут, неуклюже закрыв за собой дверь и резко, со скрежетом задвинув засов, подлетел к кровати и тут же рухнул на одно колено — то ли намеренно, то ли не удержавшись на ногах.

Было не очень понятно, что происходит, ровно до тех пор, пока Хельмут не заключил Генриха в объятия и не уткнулся лицом в его плечо. Сразу же почувствовался лёгкий запах алкоголя, и это не могло не вызвать некоторого удивления. А когда Хельмут через мгновение прижался к его губам резким, рваным поцелуем, отчего даже их зубы со стуком столкнулись, этот запах стал ещё явственнее и не оставил никаких сомнений, что барон Штольц был пьян.

— Что ты делаешь? — высвободившись из его несокрушимых объятий, поинтересовался Генрих.

— Целую тебя, — пожал плечами Хельмут. — Мы уже делали так, помнишь?

— Я-то помню. — Попробуй забудь такое… — Но сейчас ты не в том состоянии, чтобы это повторить.

— Почему это?

Хельмут отпрянул и попытался подняться, но ноги, видимо, держали его слишком плохо, и Генриху пришлось схватить его за плечо. Со стороны это могло показаться смешным, но лишь тому человеку, который плохо знал барона Штольца. Зато Генрих знал его хорошо и помнил, что Хельмут не пьёт. Он не раз говорил об этом, выражая свою неприязнь к вину и прочим напиткам подобного рода. Так что же случилось теперь? Неужели смерть Вильхельма настолько выбила его из колеи, что он решил пойти против своих принципов, против правил, что сам себе установил? Вряд ли сейчас уместно задавать подобные вопросы, и вряд ли Хельмут на них ответит, но его неподобающее поведение всё же стоит пресечь.

— Ты пьян, — сказал Генрих.

— Не очень, — отмахнулся Хельмут и снова попытался поцеловать его.

— Очень. Ты едва на ногах стоишь.

С этими словами Генрих, отбросив одеяло и камзол, спрыгнул с кровати и усадил на неё Хельмута — тот даже не успел оказать никакого сопротивления, даже не пискнул ничего в ответ. Чувствовалось, как дрожат его плечи, а уж трясущиеся пальцы не разглядел бы только слепой. Волосы спутались, а на фиолетовой рубашке темнели пятна от вина. Было очень непривычно видеть Хельмута таким… Словно за те дни, что прошли после битвы, он успел настолько сильно измениться, что стал совсем другим человеком, — а Генрих и не заметил.

Он присел рядом с ним и приобнял его за плечи.

— Я в порядке, — заверил Хельмут с усмешкой. — Ты же помнишь, мы с тобой тогда многое… многое сделали… — Говорил он вполне чётко, но с долгими паузами, будто ему не хватало воздуха. — Но и не сделали тоже многого, — наконец произнёс он и многозначительно посмотрел на Генриха. Его голубые глаза, всегда такие ясные, были подёрнуты хмельным туманом. Он часто моргал, наверное, пытаясь не заснуть на ходу, и покусывал губы. — Я готов сделать это сейчас.

— Ты не готов, — возразил Генрих спокойно.

Спать с пьяным человеком он считал верхом непорядочности. Тем более то, на что намекал Хельмут… Генрих предполагал, что это могло быть сложно и болезненно, причём для обеих сторон, так что вино в этом случае — не лучший помощник.

— Мы могли бы попробовать, — прервал он собравшегося как-то возразить Хельмута, — но не сейчас, а когда ты будешь трезв.

— Какая разница? — отмахнулся тот. — Слушай, мне… Буду откровенен: мне хреново. — Он перестал ухмыляться и на мгновение даже показался совершенно трезвым человеком, но запах алкоголя выдавал его с головой. — Я места себе не нахожу, мне тошно и душно… а всё этот твой проклятый Уилл. — Имя Вильхельма, сокращённое на нолдийский лад, он произнёс как-то неуверенно, с опаской. — Меня не покидает чувство, будто это я его убил. Он совершенно случайно… случайно оказался на пути стрелы… — Хельмут набрал в грудь побольше воздуха, на миг зажмурившись. — Которая изначально летела в меня.

— Это не твоя вина, — покачал головой Генрих, усиливая объятия и сокращая расстояние между ними.

— Я знаю, но… но чувствую себя… — Хельмут сжал пальцы в замок, впиваясь ногтями в кожу, и опустил голову. Спутанные золотые пряди упали на его лицо, и Генрих с трудом поборол в себе желание убрать их, заведя за ухо. Хельмут мог расценить такой жест как согласие на то, чего он так просил. — Я чувствую себя дерьмом и не знаю, что с этим делать, — выговорил он наконец на удивление чётко и быстро.

— Мне правда очень жаль, что ты настолько тяжело это переживаешь. — Генрих испугался, что его слова звучали неискренне, что он казался равнодушным и чересчур хладнокровным… Видит Бог, ему не хотелось таким казаться. Он правда сочувствовал Хельмуту, и сердце разрывалось от его несчастного вида, от его слов и признаний… Но Генрих сомневался, что утешение, которое от него так ждали сейчас, окажется хоть мало-мальски действенным. — Поверь, ты не виноват в смерти Вильхельма — и никто не виноват. Идёт война, люди погибают… — Он покачал головой. В горле возник противный ком, и руки затряслись едва ли не сильнее, чем у пьяного Хельмута. — Я понимаю, что тебе требуется утешение, и делаю что могу. Но то, что ты просишь… это не лучшая мысль. Пожалуйста, не делай поспешных выводов! — предостерёг он тут же, сделав голос громче.