Сталь от крови пьяна - Виктория Александрова

Хельмут, резко подняв голову и тряхнув спутанными волосами, посмотрел на него внезапно прояснившимся взглядом. И в этом взгляде было столько непонимания, что Генрих на миг решил, что говорил с ним сейчас не на драффарийском языке. Ясно, что всё сказанное им не было воспринято хельмутовым разумом, затянутым плотной пеленой опьянения. Ну или он его попросту не слушал.

Генриху удалось в этом убедиться тут же, через пару мгновений: Хельмут встрепенулся и снова бросился на него с объятиями. Так хотелось обнять его в ответ, прижать к себе и коснуться пальцами золотистых волос… Хотелось погладить его по спине, по плечам, а потом положить руку на затылок и позволить уткнуться лицом в свою грудь… Но Генрих знал, что если позволит Хельмуту приблизиться к себе, то уже не сможет сдержаться. Этот проклятый запах алкоголя хоть как-то мешал желанию победить здравый рассудок, но если бы не он, то Генрих уже давно бы позволил опрокинуть себя в постель и целовать везде, где только можно.

Быть так близко к Хельмуту и в то же время так далеко от него казалось попросту невыносимым.

Генрих почувствовал, как дрожащие ладони поглаживают его спину, щекоча кожу сквозь рубашку, как губы касаются шеи и мочки уха… Не хотелось, чёрт знает как не хотелось останавливать это всё, и он даже на миг поддался, прикрыв глаза и подумав о том, какое наслаждение доставляют ему эти неловкие поцелуи… Но когда Хельмут переместил руки на его грудь и принялся расшнуровывать рубашку, Генрих очнулся.

Он сжал его запястья и заставил отстраниться. Посмотрел на него строго и даже грозно. Вид у Хельмута был взъерошенный, раззадоренный, в глазах — ни капли осмысленности.

— Я тебе не шлюха и не крестьянка из городка под Штольцем! — прикрикнул Генрих, молясь, чтобы голос не задрожал. — Не думай, что ты можешь себе такое позволить. — Он поправил рубашку, нервно пригладил волосы и встал. Хельмут следил за каждым его движением, не сводя с него распахнутых в изумлении глаз. — Ложись. Ляг сейчас же, — велел Генрих. За почти тридцать лет жизни он неплохо научился приказывать, но приказывать лучшему другу, с которым он даже ухитрился переспать, было непривычно, пусть даже этот самый друг был его вассалом.

Хельмут покорно лёг, попутно сбросив ботинки — один закатился под кровать, другой отлетел к противоположной стене. Генрих успел выхватить из-под его спины свой камзол и быстро накинул на плечи, словно пытаясь защититься таким образом. Во взгляде Хельмута вспыхнула надежда — видимо, он решил, что его сейчас всё-таки поимеют… Но когда Генрих оделся и обулся, явно показывая своё намерение уйти, то он снова сник.

— Лежи здесь, — холодно сказал лорд Штейнберг и направился к выходу из комнаты.

— Ваша милость… — послышалось сзади, но он не оглянулся.

Вечер уже давно вступил в свои права и плавно перетекал в ночь. Оранжевое небо темнело; ветер гнал к югу прозрачные маленькие облачка, окрашенные последними солнечными лучами в нежные оттенки розового. На чахлую осеннюю траву ложилась хрустальная роса, становилось холоднее, вечерняя свежесть резко сменила дневное тепло, и в одном камзоле, без плаща, этот холод ощущался наиболее явственно. Но Генрих не стал возвращаться в замок: он надеялся, что его прогулка не продлится долго.

Солнце всё ближе подходило к горизонту, и тени, ложащиеся на землю от деревьев, палаток и башен замка, становились длиннее. Чувствовался запах влаги, приносимый ветром от реки неподалёку. И как-то не верилось, что во время войны могут быть такие благодатные вечера.

Гвен он нашёл в восточной части лагеря: она сидела на большом бревне, накрытом куском старой шерстяной ткани, и что-то искала в своей сумке. Рядом сидели ещё две девушки, обе светловолосые — только одна заплела волосы в небольшую косичку, а вторая просто убрала две пряди на затылок и перевязала тёмно-серой лентой. Они болтали и смеялись, но Гвен не обращала на них никакого внимания, не отрываясь от своей сумки. В её руках мелькали то белоснежные бинты, то небольшие флаконы, пустые или заполненные настойками, то пучки засушенных трав, из-за чего её сумка казалась бездонной. Однако нужной вещи Гвен, судя по всему, так и не нашла.

Генрих окликнул её, попытавшись изобразить искреннюю улыбку. Не хотелось портить ей настроение угрюмым выражением лица.

Гвен подняла голову и тоже улыбнулась. Она отложила сумку и быстро подошла к Генриху, шаркая по суховатой траве, а её подруги тут же замолчали, но с места не сдвинулись — не их всё-таки звали.

— Добрый вечер, милорд, — негромко сказала Гвен, присев в неловком реверансе.

— Гвен, как у тебя дела? — поинтересовался Генрих, причём интерес этот не был наигранным. Девушка выглядела какой-то растерянной, и взгляд её серых глаз был мрачноватым, что вызывало небольшое беспокойство. — Никто не обижает?

— Меня-то? — удивилась Гвен, будто не могла поверить, что кому-то вообще есть до неё дело. — Да нет, никто… — пожала плечами она. — Солдаты ведь знают, что я им помогаю, поэтому хорошо ко мне относятся.

— Вот и славно. Слушай, мне нужна твоя помощь.

— Чем могу быть полезна, милорд? — встрепенулась Гвен, обрадованная его внезапной просьбой.

Девушки, не сводившие с них удивлённых глаз, негромко зашептались, одна что-то сказала другой, склонившись к её уху, та кивнула.

— Мне нужна настойка от похмелья. Там должны быть мята, семена расторопши, залитые кипятком… — Генрих задумался, вспоминая невесть где услышанный или прочитанный рецепт. — Может, ещё ромашка…

— Я помню, милорд, — улыбнулась Гвен, решившись его прервать. — Я помню рецепт. Мужу часто делала… — вздохнула она и опустила взгляд, но улыбку не убрала. — Не все травы у меня есть, но у лекарей попрошу, если что. Завтра с утра принесу.

— Спасибо, Гвен. Ты очень выручишь. — Генрих осторожно коснулся её руки, и девушка вздрогнула. Подняла на него округлившиеся глаза, будто он её чем-то напугал, но всё же не отпрянула.

Стоило предположить, что она не забыла об их недавней близости. Она сама тогда призналась, буквально за мгновение до того, как в шатёр ворвался Хельмут, что только с Генрихом ей было хорошо, что с мужем она удовольствия вообще не получала… Это вызывало смешанные чувства. Конечно, Гвен было жаль: в браке она не знала счастья, не знала любви и не была любима, а муж, судя по всему, ещё частенько прикладывался к бутылке… Но Генрих не мог также не ощущать радости от того, что хотя бы сейчас и именно с ним эта девушка наконец-то почувствовала себя счастливой.

Но ведь Гвен не была глупа и слишком наивна, и она не должна придавать тому, что случилось между ними, особого значения. Не могла же она позволить себе мысль, что её и лорда Штейнберга связывает что-то большее, чем минутная, вспыхнувшая и тут же погасшая страсть?

Да, он проявлял к ней сочуствие и по-своему опекал, несмотря на огромную разницу в происхождении. Он помог ей устроиться и оправиться после набега на её деревню. Он считал себя её другом, но не более… И странно, что Хельмут, который первым пожалел Гвен и привёз её в замок из разорённой деревни, впоследствии совершенно забыл о ней.