Невеста для варвара - Сергей Алексеев

— В чем же суть?

Меншиков паузу сделал, дабы словам своим добавить значимости.

— По воле твоей, государыня, учинена была распря между ясачными народцами, дабы оных укротить и вытравить возможные хулы и крамолы на семью царствующую. А тако же на корню пресечь всяческие ереси безбожные, отюгагиров исходящие. Покойный император Петр Алексеевич сим весьма озабочен был, и ты, матушка, замыслы его достойно воплотила. Но поскольку чувонцы сии — народец варварский и нрава дикого, то в кровной мести удержу не ведают, и посему войной междуусобной схватились многие полунощные землицы, от коряков до долган. Свара перекинулась и к хантам, и уж зыряне с манси готовы схватиться. Ходить по рекам, а равно и по суше опасно стало, купцы торговать боятся, ясак не собирают, а что собрали — разграбили. Поскольку же Брюс состоит в сношениях с югагирами и имеет на них влияние, я просил его отписать Головину, пребывающему на Енисее, дабы тот поспособствовал установлению порядка и мира среди ясачных народцев. А замирить их оному Головину вполне по силам, ибо при нем идет невеста для чувонского князца, Варвара Тюфякина. Коль оженил бы он Оскола Распуту на ней и слово взял более не свариться, мир свершился бы еще раннею зимою. И порядок установлен был бы во всех землицах.

Он вновь примолк, отягощенный раздумьями горькими, и промокнул платком испарину на челе. Государыня внимала ему с интересом, а от воздержания ум ее просветлился, и потому растолковывать сказанное, как он обыкновенно делал, не пришлось.

— И что же граф? — поторопила она. — Не стал отписывать?

— Решительно отверг предложение. Ругался на меня и ногами топал.

— Ужель он угрозы не зрит? Ну, как сибирские народны сговорятся и супротив России пойдут? На что нам сия война, когда из-за камня Уральского только блага к нам текут?

— В том-то и суть, матушка, — зрит и навред сделать хочет, — загоревал Меншиков. — Мало того, готов еще более возбудить ссору туземцев.

— Каким же образом?

— При Головине имеется собственноручный указ Петра Алексеевича даровать югагирам права людей российских и от ясака ослободить. Прося отписать Головину на Енисей, я потребовал, чтоб сия бумага передана была воеводе якутскому. А воевода распоряжение имеет ее уничтожить. Отказываясь исполнить требование, Брюс мыслит усугубить положение. Ежели сейчас по наущению графа оный Головин либо кто иной указ обнародует, распря вспыхнет с новой силой. Ибо соседствующие с югагирами народцы захотят того же, что получат чувонцы, и откажутся платить ясак.

Императрица некоторое время ехала молча, и тучное ее тело под скромными темными нарядами тряслось, ровно густой, сбитый студен ь, несмотря на то что карета была на мягком, английском ходу.

— Право же, не знаю, — наконец обронила Екатерина. — Какова ему выгода в сем раздоре?

— Сговор я подозреваю, — прямо ответил светлейший. — С Долгорукими и Ягужинским. Но хитрый, изуверский, голой рукою не возьмешь. Всякая война, тем паче в Сибири, супротив тебя обернется, Екатерина Алексеевна. Скажут, императрица с ясачными сладить не может, куда уж ей до отношений с народами просвещенными, европейскими. А сие есть измена, матушка…

Сказав так, он исподволь поглядывал на государыню, стараясь угадать ее размышления, однако от воздержания она будто враз научилась воздерживать и выражение своих мыслей. По крайней мере, на одутловатом и тоже трясущемся от плохой дороги лице.

Себе на уме стала Марта Скавронская…

— Заглянуть бы в сей час в книгу вещую, — отвлеченно проговорила она, — да прочесть, что писано на сей счет…

— Я бы тоже не прочь, — согласился светлейший. — Да только нет ее… Она обернулась:

— Неужто сыскали и сожгли?

— Неможно сыскать того, что не суше, — философски заметил он. — Тем паче сжечь.

— Знать, нету календаря югагирского?

— Камни по тундре поставлены есть. Они и почитаются за книгу. Варвары, одно слово…

— Разочаровал ты нас, Александр Данилович…

— Напротив, от искушений избавил. Гадание — дело бесовское. А с Брюсом след поступить так: коль уж указ издан, тому и быть. Но прошение об отставке удовлетворить надобно. И впоследствии сыск учинить о его измене. Никто упрекнуть не посмеет — напротив, узрят в сем твое благородство.

Воздержание сделало лицо Екатерины непроницаемым — ровно каменную маску наложили, — и одновременно даже короткий пост пробудил в ней подвижность ума и подозрительность.

— А скажи-ка мне, любезный друг… На что ты Петрушу возле себя держишь и на шаг не отпускаешь?

Боль из нутра перелилась в голову: столь резких оборотов Меншиков не предполагал. Но и она подобного ответа не ожидала.

— Вину свою чувствую. Грех на мне, приговор Алексею Петровичу подписал. Искупить хочу попечением о сыне его…

Долгое безмолвие ее свидетельствовало о принятии сего довода. Однако и на сем не унялась постница.

— За что ты велел якутскому воеводе в монастырь удалиться? — вспомнила она, когда впереди уж показались храмовые купола обители. — Семья у него, жена, дети еще невелики. Челобитную прислал…

— Лютость проявил сей воевода неслыханную, — дребезжащим старческим голоском отозвался светлейший. — Туземцев казнил, будто азиат. Живьем на поживу волкам бросал. По православному ли сие, матушка? Удалить след его от детей своих…

Императрица перекрестилась — то ли от богобоязненного ужаса, вызванного услышанным, то ли просто на купола с крестами.

— А капитан сей, Головин, жив ли?

— Из-за гордыни своей сгинул, матушка. Лишился он головушки забубенной, мы с тобою — мужа, верного долгу, а я еще и зятя будущего. Помолимся за помин души его… Ты уж прости, государыня, нет нужды ныне корабль ему закладывать. И освободи от обязательства Марию за него выдать…

Светлейшему показалось, Екатерина ни единому иному слову не вняла, кроме известия о гибели.

— Не рано ли схоронил его? — спросила с тягучим, медным звоном. — Имеешь ли полное тому удостоверение?

— Средь живых не объявился и средь мертвых не найден, — уклонился он от прямого ответа и речи завершить не поспел.

— Вели отыскать Головина, — приказала она. — Средь живых или мертвых, но чтоб указ Петра Алексеевича при нем был. За сие и молись ныне…

Когда Головин с Варварой добрались до заветной реки, Индигирка еще была под ледяным покровом, а в лесах лежали снега настолько великие, что, копая, с головой уйти можно, прежде чем мха достанешь. Олени искали себе пастбища на местах открытых, где снег выдуло, но и там добывали ягель с трудом великим, пробивая корки ледяные и роя норы глубокие. И чудилось, тепла скупого полунощного солнца уже не хватит, чтобы обнажить сию землю, и вешние ручьи здесь были немыслимы, тем паче листва зеленая на застывших деревцах, торчащих из снежной глыбы, а о траве и говорить нечего.