Окончательный диагноз - Кит МакКарти

Она оттолкнулась от капота своей более дешевой машины, перешла дорогу и, хрустя гравием, двинулась по подъездной дорожке к своей жертве. К тому моменту, когда она до него добралась, он уже запихал свои портфели в багажник, закрыл его и, сложив руки на груди, стоял у машины с задумчивым видом.

— Беверли, — с некоторой опаской промолвил он.

Она остановилась прямо перед ним. На ней были черные кожаные сапоги на высоком каблуке, которые делали ее почти одного роста с Питером. Она не ответила и просто уставилась на него с вопросительным видом.

— Я догадываюсь, почему ты приехала. — Это трудно было счесть верхом проницательности.

Беверли продолжала молчать.

— Беверли, ты должна меня понять. Дело не в том, что я тебя не люблю, просто в моем положении… — Он умолк, и Беверли так и не поняла — то ли его положение не поддавалось словесному описанию, то ли его молчание было следствием смущения.

Впрочем, это не имело большого значения. Уголки ее губ слегка приподнялись, образовав вокруг неглубокие концентрические круги.

— Но ведь и ты должен меня понять, Питер.

— Конечно… — закивал он.

Она вытащила из кармана стеклянную бутылку, и он замолк, когда она откупорила ее и сделала шаг по направлению к машине. На идеально гладкую синюю металлическую поверхность полилась вязкая и, совершенно очевидно, ядовитая жидкость, и краска мгновенно покрылась пузырями.

Она обернулась. Он продолжал стоять не шевелясь — он был не из тех людей, которые прибегали к действию, когда еще можно воспользоваться словами, — однако на его лице уже читался гнев.

— Ты сукин сын, Питер, — наконец произнесла она. — Если бы я могла, я отрезала бы твой член и скормила его твоей матери.

Он снова перевел взгляд на машину, словно оплакивая ее, но так и не сделал никакого движения. Теперь от пятна исходил едкий удушающий запах, и на его месте начинал проступать обнаженный металл. Краска стекла уже до заднего бампера и стала капать на дорожку.

— Я могу подать на тебя в суд за это, — заметил он, не поднимая на нее глаз.

— Можешь, но не станешь. Ты не захочешь предать огласке наши отношения.

Он опустил голову и снова вскинул на нее взгляд.

— Думаю, тебе лучше уехать, Беверли.

И тут ее лицо расцвело в настоящей улыбке.

— До свидания, Питер. Некоторое время это было неплохо.

Она развернулась, не дожидаясь ответа, но, сделав три шага, остановилась, по-прежнему держа в руке бутылку. Судя по всему, эта мысль только что пришла ей в голову — она обернулась и со всей силы швырнула ее в боковую дверцу «мерседеса». Та оставила существенную выбоину и еще несколько пузырящихся пятен краски.

День оказался пасмурным, и солнце затянули облака. На улице было ни тепло ни холодно, словно мир превратился в преисподнюю усредненности и пристанище посредственности. Казалось, ничто в нем не обещало счастья.

Елена приехала на работу в обычное время и только что закончила разбираться со своей клиентурой — пойманным на месте преступления магазинным вором, мелким мошенником, получившим условный срок, но требовавшим апелляции, и шестнадцатилетней девицей, которую арестовывали уже в сто сорок третий раз. Их проблемы были вполне реальны, но они были мирскими и приземленными. Когда шестнадцатилетнюю девочку арестовывают впервые — это трагедия, но когда это происходит в сто сорок третий раз, это уже не может вызывать сочувствия. И то, что эта девица привела с собой свою трехлетнюю дочь, которая тут же оборвала половину листьев с искусственного деревца, мало чем улучшило положение.

Затем последовал рабочий завтрак, во время которого ее коллеги обсуждали домашние хозяйственные проблемы, включая способы контрацепции, и Елена при всем желании не могла изобразить, что испытывает к этому хотя бы малейший интерес. Впрочем, учитывая тему беседы, никто из присутствующих не счел ее поведение странным. К двум часам дня Елена наконец осталась одна и могла свободно предаться мыслям о собственном положении. Стоило им возникнуть, как справиться с ними было уже невозможно, и ничто не могло ее от них отвлечь.

Она открыла портфель и достала письмо, в котором сообщалось, что через два дня ей нужно явиться в клинику для проведения операции, которая должна сохранить ей жизнь.

Она чувствовала, что ей надо на что-то опереться, так как впереди ждали одни тревоги. Но, по крайней мере, что-то стронулось с места, и если то, что ей говорили, соответствовало истине, она получит самое лучшее лечение. И все же она не могла не смотреть на сложившуюся ситуацию шире и продолжала видеть за успокаивающими драпировками то, что сводило на нет всю возможную помощь.

Вполне вероятно, ее ждала смерть.

Нахмурившись и неосознанно прижав руку к груди, Елена снова, наверное уже в шестой раз, перечитала письмо. Ей казалось, что она ощущает эту опухоль, хотя она не знала, возможно ли это. Неожиданно в ней снова вспыхнуло чувство ярости, сопровождавшееся негодующим вопросом: «Почему это произошло со мной?»

Эта мысль удивила и обрадовала ее. Этот прилив гнева был желанным возвращением к норме. Елене часто казалось, что ярость является ее естественным состоянием, иногда мысль об этом ее удручала, и тем не менее она всегда испытывала облегчение, когда это состояние возвращалось.

Она снова приложила руку к уплотнению и задумалась.

— Ах ты сволочь, — прошептала она.

На часах было уже четверть седьмого, когда Тревор Людвиг занялся выяснением того, кто из коллег обвинил его в профессиональной некомпетентности. На самом деле он не рассчитывал узнать что-либо — в конце концов, письменных доказательств могло и не существовать, — однако он не мог сдержать свой исследовательский зуд. Людвиг не сомневался в том, что это Шахин, что это мелкая месть за то, что он видел его насквозь и неоднократно заявлял о его некомпетентности. Он не мог понять, почему Пиринджер, который был весьма неглуп, терял всякое соображение, когда дело касалось Шахина, и даже поделился однажды этим наблюдением с Милроем, однако тот лишь рассмеялся ему в лицо и ничего не сказал.

Людвиг до сих пор гадал, чем была вызвана такая реакция.

Шахин ушел в пять — еще одна привычка, которую не одобрял Людвиг. Работа от звонка до звонка, с точки зрения Людвига, плохо согласовывалась с профессионализмом, и это было еще одним доказательством того, что Шахин не соответствовал должности консультанта. Произвести осмотр в его кабинете было несложно, так как ни один кабинет никогда не запирался, а остальные коллеги Людвига, скорее всего, уже разошлись по домам.

И хотя он знал, что вряд ли ему удастся найти что-нибудь стоящее, он ощутил разочарование, когда его поиски закончились ничем. Он считал, что его первоначальное убеждение в бесперспективности поисков является ошибочным, и поэтому теперь его мучило ощущение незавершенности. Именно оно заставило его продолжить поиски в другом месте. «В конце концов, все ушли, почему бы и нет?» — думал он.