Комната влюбленных - Стивен Кэрролл

Наоми ушла, Волчок остался один на пустой улице. Он слышал, как хлопнула дверца автомобиля, как постепенно затих гул мотора. Его девочка сама сидела за рулем, она стала совсем взрослой. Она была неповторимой, цельной личностью, и с ней все будет хорошо. Может быть, он ее никогда больше не увидит, но в его душе останется ее образ, образ молодой женщины, у которой все есть и с которой все будет в порядке. Непостижимо, но это чудо произошло. Она выросла и стала такой, какая есть. Конечно, все эти годы его не было рядом. Что поделать. Но ему было радостно думать, что она выросла, стала сильной и цельной и готова устремиться навстречу жизни, как молодая лиса, которая впервые подставляет морду ветру. В этот миг Волчок почувствовал, что счастлив, бесконечно счастлив. У него есть его дочь, она живет своей жизнью. И он тоже, пусть ненадолго, в эту жизнь вошел. Они встретились, соприкоснулись на миг. Искорка счастья вспыхнула и на его пути.

Волчок обернулся, будто вспомнил, где он, зачем пришел сюда. Он посмотрел на дверь Момоко и вновь почувствовал, как ее руки смыкаются вокруг него, вновь услышал, как отъезжает машина Наоми. На мгновение мир снова обрел утраченную цельность. На этот раз никто не помешал ему положить сверток на крыльцо. А потом, во второй раз в своей жизни, он шагнул прочь, в жизнь без Момоко. Он тихонько затворил за собой калитку, бросив мимолетный взгляд на спящий дом.

Книга была заложена кожаной закладкой. Развернув сверток, она сразу откроет ее на нужной странице и увидит подчеркнутые пером строки. Строки, которые он знал когда-то наизусть и часто нашептывал ей на ухо. Давным-давно, в святилище ее комнаты, как будто не было ничего естественнее:

Очнулись наши души лишь теперь,

Очнулись — и застыли в ожиданье;

Любовь на ключ замкнула нашу дверь,

Каморку превращая в мирозданье[17].

Там же лежал листочек бумаги из гостиничного блокнота. На нем он на всякий случай написал свой адрес.

Момоко не заметила свертка и чуть было не прошла мимо. Волчок уже ушел, она сама дала ему уйти. Ведь иначе ей пришлось бы признаться, что она тайно наблюдала за их встречей. На свертке не было ни марки, ни почтового штемпеля, ни адреса получателя. Поначалу она даже засомневалась, стоит ли открывать, вдруг его положили на ее крыльцо по ошибке, а на самом деле он предназначался для кого-нибудь из соседей.

Но стоило ей развернуть бумагу, как у нее не осталось ни тени сомнения. Ошибки тут быть не могло. Это было старое издание и стоило, должно быть, немалых денег. Момоко погладила потертый кожаный переплет и покачала головой, глаза побаливали после неспокойной ночи. Один тревожный сон сменял другой, но в каждом неизменно появлялась далекая фигура Волчка, поворачивалась к ней спиной и бесшумно исчезала в водовороте толпы. И некуда бежать от этой мертвенной лунной тишины вокруг, тишины столь глубокой, что даже ее собственные рыдания не могли ее нарушить. Конечно, она проснулась от страшных снов, а вовсе не от шума. Она вышла на крыльцо, полуодетая, непричесанная, взяла в руки книгу, заметила закладку и тут же поняла, что место было заложено не случайно.

Ее взгляд упал на отмеченные строки. Она отшвырнула оберточную бумагу, опустилась на крыльцо и стала читать. Прочитав, замерла, потрясенная силой слов, способных воскресить прошлое. Она снова видела и свою комнату, и Волчка, произносящего эти строки, его мальчишеские кудри, свою девчоночью улыбку, которой она приветствовала возвращение радости. Она прислонила голову к дверному косяку. Казалось, слова эти могли быть произнесены лишь голосом Волчка, ее Волчка, как если бы он сам был Джоном Донном.

Момоко знала, эта книга — прощальный дар, она призвана примирить с прошлым и оживить воспоминания о той поре, когда они жили, смеялись, любили и не знали друг о друге ничего дурного. Она мысленно кивнула в ответ: «Да, конечно, мы должны сберечь память о тех счастливых месяцах».

Она окинула взглядом свой сад, тропинку перед домом, железную калитку. Волчок оставил свой подарок на крыльце, потому что ему не хватило духу вручить его самому. Она знала Волчка. Она знала своего Волчка. Он пришел в ранний час и тихонько положил сверток. Но не вышло. Сама жизнь нарушила его замысел. Момоко все видела. Видела, как их дочь бросила на него прощальный взгляд, как он кивнул в ответ. Теперь они все не так одиноки.

И только тут она заметила, что из книги выпал листок бумаги. На нем аккуратным, ничуть не изменившимся почерком был написан адрес Волчка. И короткая приписка: «Просто на всякий случай». Момоко смотрела на улицу, мимолетная улыбка коснулась ее губ, как воспоминание о былом счастье, как отзвучавшая мелодия. Она аккуратно сложила листок и вложила его в книгу вместе с закладкой. Прошло то время, когда она в нем нуждалась, и все равно хорошо иметь под рукой его адрес и знать, что где-то ее всегда ждут, где-то для нее готовы на все.

Волчок не помнил, как доехал до Кембриджа, и сам не знал, что ему здесь делать. Набрел на парусиновый шезлонг, опустился в него. Соломенная шляпа защищала его от полуденного солнца. На ровной густой зелени поля шла игра в крикет.

Черепичная крыша спортивного клуба поблескивала в лучах солнца на фоне ясного голубого неба. Там уже наверняка накрывали стол с чаем, сэндвичами и пирожными для следующей партии игроков. Сквозь легкую дымку виднелись трибуны, овальное поле казалось нарисованным, неподвижным, как открытка. Удар биты по мячу отзывался стуком метронома. Волчку подумалось, что весь этот летний день течет в темпе адажио. Расслабившись, сидел он в шезлонге, чувствуя, как его тело мягко тонет в брезенте. Он рассеянно водил пальцами по подстриженной траве, будто плавал в сине-зеленом бассейне. Где-то там, за городом, за полями сжатой пшеницы и ячменя, за глухими тропинками, которые вели из деревни в деревню, мир менялся с захватывающей дух быстротой. Но не здесь. Поле, здание клуба, деревья, само небо были в точности такими, как он помнил. Ничего не изменилось. В студенческие годы он всегда приходил посмотреть, как играют его друзья. Ему казалось, будто он и сейчас продолжает смотреть все ту же игру. Те же приглушенные крики на поле, тот же легкий шум сдержанных аплодисментов, даже те же игроки.

Где-то на зеленых полях прошлого молодой Волчок лениво подбрасывал крикетный мяч, и тот вращался в полете, словно ньютоново яблоко. Его согревало все то же солнце. Стоял такой же жаркий день. Внезапно над городом стали собираться облака. «Нужно уходить, — подумал Волчок, — а то холодает». Но понял, что не может поднять голову, не говоря уже о всем своем обессилевшем теле. Усталость последних нескольких дней поразила его внезапно и резко, совсем как коварный крученый мяч, пущенный молодым и сильным новичком, который ему ни за что не отбить.

Его остановившийся взгляд был устремлен на поле, мысли были далеко, руки, ноги, грудь и само сердце будто окаменели, его словно пригвоздили к стулу. Волчок смотрел вдаль. Так близко. Они были так близко друг к другу. Ее прикосновения, ее объятие. На короткий миг он вновь соединился с единственным существом, которое умело вызволить его из равнодушного мира, напомнить, что и у него кто-то есть, что и он с кем-то связан.