Храброе сердце Ирены Сендлер - Джек Майер

Возникли сложности с размещением… не хватало даже временных убежищ. Некоторые из соседей Яги по Лекарской улице позволили на несколько дней оставлять у себя детей. Одним из самых загруженных убежищ стала квартира акушерки Станиславы Буссольдовой, где почти постоянно находились четыре-пять детей.

Чтобы выписать Бете настоящие документы, Станислава Буссольдова решила ее крестить. Ирена спросила у Шмуэля про родителей Беты Хеню и Исраэля Коппелей, и он узнал, что им удалось выжить в первой волне массовых депортаций. Дедушка Беты Арон Рохман был членом трудовой бригады и, имея Ausweis, каждое утро уходил из гетто на работу в арийскую Варшаву. Ирена помогла Станиславе устроить деду встречу с внучкой. Для этого подкупили двух польских «синемундирников», охранявших еврейских рабочих.

После двух таких коротких свиданий Ольга, взявшая на себя заботу о Бете, рассказала Ирене удивительную историю.

– На первой встрече я сказала пану Рохману, что мы хотим крестить Бету ради документов, ради ее безопасности. Я думала, ему будет больно это слышать, но он только спросил, что для этого потребуется. Я ничего не понимала. Как мы можем ждать какой-то помощи от родителей Беты? Я сказала ему, что нужно будет белое платьице и распятие… но беспокоиться об этом не стоит, потому что я все достану. На втором свидании он положил в коляску сверток, погладил внучку по щеке и ушел. Я открыла пакет и нашла в нем белое платьице, белые туфельки и золотой крестик на цепочке. – Ольга опустилась на парковую скамейку и заплакала. – Даже представить не могу, сколько продуктов они отдали за все эти вещи. Недели через две мне позвонила Хеня Коппель – услышать голос своего ребенка. Я поднесла трубку к уху Беты, и та заулыбалась, загулила, словно узнала мамин голос, даже зачмокала и потянулась к трубке, а потом вытянула вперед руки, будто пытаясь схватить голос Хени.

* * *

В начале сентября Шмуэль сказал Ирене, что Коппелей депортировали.

– Отца два дня назад застрелили на умшлагплатц, – доложил он. – Он отказался идти в вагон. Мать отправили в лагерь в Понятове рядом с Люблином. Наверно, ей повезло… ненадолго.

Когда Ирене открыли дверь квартиры 32 в доме 12 по Цеплой улице, 8-летнюю Гуту уже собрали. Она испуганно стояла с маленьким потертым чемоданчиком, и ноги ее были настолько худы, что с них все время сползали чулки. Ее явно только что помыли, но заплетенным в косички темным волосам все равно было далеко до того, чтобы назваться чистыми. Мать Гуты повязала на одну косичку красный бантик и заботливо поправила на ней поношенное и покрытое пятнами платье.

Ирена отвернулась – она так и не привыкла к расставаниям.

– Уводите ее быстрее, – внезапно охрипшим голосом сказал пан Этингер. – Мы больше не можем обо всем этом думать.

Ирена на миг замялась, а потом повторила слова, которыми убедила родителей пойти на этот шаг:

– После войны вы снова будете вместе.

– Я так не думаю, – прошептал отец, – но благодарю вас за эту надежду, милая девушка.

Ирена взяла девочку за руку и повела по Цеплой, потом через деревянный пешеходный мост над Хлодной, а затем вверх по Желязной к зданию суда. Чем ближе к центру гетто, тем плотнее, шумнее и подвижнее становились толпы людей. По дороге Ирена подкармливала Гуту кусочками хлеба. Девочка сжимала руку Ирены с такой силой, что она время от времени даже морщилась от боли.

На красных плакатах были перечислены имена казненных вчера людей, среди которых были и члены Юденрата… и таких длинных списков Ирена еще не видела. В сутолоке кто-то протиснулся между Иреной и девочкой и разорвал их руки. Гута вскрикнула, когда стремительный людской поток подхватил ее и понес прочь, как щепку во время половодья. Ирена бросилась в гущу людей и еле успела ухватить ее за краешек плаща. Они пробились в полутемное фойе суда, почти столь же людное, как и улица.

Там их уже ждал Йозеф, и побег через подвальные коридоры прошел как по маслу. Они вышли на Огродовой, в относительно спокойный мир арийской части города. Когда остановился трамвай номер 25, Ирена легко подхватила на руки Гуту, которая в свои восемь лет весила, как четырехлетний ребенок, и забралась в вагон. Галантный молодой поляк, сидевший рядом с вагоновожатым, уступил место даме с ребенком. Гута сидела у Ирены на коленях, уткнувшись лицом в ее плечо.

Покачивание вагона немного успокоило Ирену, и она вдруг почувствовала, что сидящая на ее коленях Гута трясется всем телом и плачет. Другие пассажиры трамвая уже начали обращать на них внимание.

Ирена прошептала ей на ухо заученную фразу на идише:

– Успокойся, малышка. Тебя зовут Зофья. Не забудь – Зофья.

Гута подняла голову, посмотрела на Ирену полными слез глазами и зарыдала еще громче.

– Haks Rakhmunes! – воскликнула девочка.

В гетто этот жалобный клич на идише стал настолько обычным явлением, что на него никто не обращал никакого внимания. Но в трамвае он был равносилен признанию в преступлении, наказуемом смертной казнью. Пассажиры начали перешептываться. Гута заплакала громче, а тело ее одеревенело, словно сведенное судорогой.

Внезапно, без предупреждения, вагоновожатый затормозил посреди улицы, и некоторые пассажиры даже потеряли равновесие. Он бросил взгляд на Гуту, а потом начал громко кричать:

– Всем покинуть вагон! Всем немедленно выйти! Возникла очень опасная неисправность! Находиться в трамвае опасно! Пожалуйста, покиньте вагон как можно быстрее!

Он начал бегать по трамваю, подгоняя людей к передним и задним дверям. Ирена уже хотела встать и выйти вместе с Гутой из салона, но подбежавший вагоновожатый прошептал:

– Нет, не вы. Пожалуйста, останьтесь.

Когда вагон опустел, он закрыл двери.

– Спуститесь с сиденья на пол! – приказал он.

Трамвай снова отправился в путь, со скрипом завернул за угол, чуть не повалив Ирену с Гутой на пол, и понесся по улицам, а потом остановился в безлюдном переулке.

Водитель повернулся к Ирене:

– Это очень тихий квартал. Теперь вы в безопасности. Храни вас Бог.

Ирена посмотрела в глаза этого обычного, рядового поляка.

– Почему? – спросила она. – Почему вы это сделали?

– Не знаю. Я даже не успел ни о чем подумать. Теперь вам лучше уйти.

Ирена снова взяла Гуту за руку, и они зашагали через арийскую Варшаву, через мост над Вислой в Прагу, где для девочки было подготовлено убежище. Гута смотрела на мир огромными от изумления глазами, будто никогда доселе не видела ни чистых улиц, ни автомобилей, ни красиво одетых женщин. В этой части Варшавы в магазинах продавались кое-какие продукты, и Ирена купила Гуте булочку с сахарной глазурью, взяв которую она наконец перестала плакать.