Смерть и прочие хэппи-энды - Мелани Кантор

Теперь у меня тоже начинает болеть голова.

– Так почему же, когда я позвонила тебе и спросила, все ли в порядке, ты сказала «нет»?

Изабель молчит, а потом произносит невинным голоском:

– Не понимаю, о чем ты. Когда я это сказала?

– Я спросила, все ли в порядке, и ты сказала: «Нет. Я не могу сейчас разговаривать».

– Разве?

– Да! Ты так сказала. И я была вне себя от беспокойства.

– О, Дженнифер, перестань волноваться. Мой брак вне опасности. Последнее, что хочет Мартин, – это узнать о Барри. Он доверяет моим словам.

– Ну, он не казался таким уж доверчивым, когда я его видела.

– Просто он не любит, когда я хожу куда-нибудь без него.

– Можно ли его за это винить?

– Аааааа! – протяжно говорит Изабель. – Ох, Дженнифер. Прости. Ох, дорога-а-ая. Я только сейчас поняла, о чем ты говоришь. Возникла путаница. – Она фыркает. – Это все София. У нее случилась истерика из-за костюма для спектакля. Она хотела быть не розовой феей, а фиолетовой. Поэтому атмосфера у нас была напряженная. В смысле, так иногда бывает с детьми. О, милая! Вот почему я не могла говорить. Извини за эту путаницу, но ничего зловещего не случилось.

Я мрачно смотрю в телефон, как будто это ее лицо. И все? «О, милая!» Значит, цвет костюма Софии – вот причина часов, нет, даже дней моей паники и беспокойства?

– Кстати, ты все еще не сказала мне, зачем приходила.

Я теряю дар речи.

– Что-то не так? – спрашивает сестра, явно чувствуя неловкость от моего молчания.

Я решаю отпустить ситуацию, чтобы не тратить попусту энергию и слова.

– Моя подруга Эмили в коме. Попытка самоубийства.

– О, Дженнифер. Мне очень жаль…

– Но я не поэтому приходила.

– Да?

– На самом деле со мной все хорошо. Вот что я хотела сказать. Что я не умираю.

– Не морочь мне голову, я не могу этого вынести.

– Это правда. Я не умираю.

– Что? – Ее голос меняется – перестает быть томным. Я представляю, как она сейчас садится ровнее и полностью сосредотачивается. – Скажи мне честно. Ты не дурачишь меня от досады?

– Я не настолько мелочная, Изабель. В клинике допустили ошибку. Они дали мне результаты чужих анализов. Я не умираю.

Изабель издает вопль.

– Вижу, твоя голова действительно болит, – замечаю я.

– Ты шутишь? Забудь о моей голове. Это лучшая новость на свете! Но ты серьезно? Доктор Маккензи допустил ошибку?

– Да. – Я чувствую душевный подъем, словно нахожусь сейчас вместе с ней, радуясь этой ошибке.

– Но это возмутительно, – продолжает Изабель восторженно-громко. – Честно! Мамин старый добрый доктор Маккензи! Какая невероятная ошибка, но я ужасна рада, что это ошибка. – Она переводит дыхание. – И это почти смешно. Надеюсь, ты посмеялась. Мы должны это отпраздновать. Ты можешь приехать? Сейчас? Хотя нет, я сейчас не в форме для шампанского. Когда же? О, я знаю. Приезжай на Рождество! Приезжай и оставайся. Так долго, как захочешь. Это будет лучшее Рождество. Пообещай, что приедешь с ночевкой.

– Да, – отвечаю я, улыбаясь ее радости. – Я с удовольствием.

– Ты должна захватить и Гарри.

– Он ездит к матери на Рождество.

– Тогда приходи одна. Это будет очень весело! Это лучшая новость на свете. Подожди, вот я расскажу детям, они будут просто счастливы… – Изабель осекается. – Погоди-ка минуту! Если ты не умираешь, тогда что с тобой?

Вопрос не в бровь, а в глаз.

– Что? – И я подтасовываю факты: – Ранняя менопауза.

Изабель бормочет в трубку:

– Серьезно? – Она хихикает. – О, браво, Дженнифер! Добро пожаловать в мой мир.

Характерное рычание машины Гарри возвещает о его прибытии, и я суечусь над последними приготовлениями. Нужно зажечь свечи! Я чиркаю спичкой, и та мгновенно ломается. Вот дерьмо! Я пытаюсь снова и снова, изо всех сил пытаясь сдержать дрожь в пальцах.

– Ну давай же, давай!

Ну наконец-то!

Двигатель его машины замолкает, затем слышится звук включения сигнализации. Я вся дрожу. Это нервное. Вот он, момент истины, – и я взволнована и напугана в равной степени. Не уверена, что это истина, но я постараюсь представить Гарри свою версию и надеюсь, что он правильно поймет. С этими мыслями я совсем забываю, что держу горящую спичку, и торопливо ее задуваю, прежде чем загорится мой большой палец.

В духовке запекается рыбный пирог. Не очень-то романтично, я знаю, но на улице холодно, и нам нужна теплая еда.

Я мерзну. На мне много слоев одежды, но все равно холодно. Это из-за нервов.

Гарри звонит в дверь.

«Вот оно. Соберись».

Я открываю входную дверь. Он стоит на пороге, укутанный от холода, и выглядит замерзшим, милым и очаровательным.

Фонарь, горящий позади, придает ему золотистую ауру, а его дыхание оставляет призрачно-синие облачка в морозном ночном воздухе. Гарри достает из-за спины букет цветов.

– Для хозяйки ‘ома, – произносит он, пародируя акцент кокни. – А это, дорогая леди, от гостя ‘ома. – Он вытаскивает из кармана пальто бутылку вина, и я почти жду, что вслед за ней последует вереница цветных шарфиков и белых голубей.

Внезапно я ощущаю страх. Страх потерять его. Он просто прекрасен. Прекрасны все его жесты и поступки, заботливые и трогательные… Я ловлю себя на том, что снова пытаюсь торговаться с судьбой: пожалуйста, пусть все идет по плану. Хотя бы раз. Пожалуйста!

Гарри входит в дверь и притягивает меня к себе.

– Быстро, обними меня! Я замерз, а главное… я скучал по тебе. Боже! Как же я по тебе скучал!

– Я тоже по тебе соскучилась. – Мне нравится его запах, приятно его касаться… да все в нем нравится. Разве возможно так сильно кого-то любить?

– Ты чувствуешь себя лучше? – спрашивает он.

Я сглатываю комок в горле.

– В каком смысле?

– Ты была такая сердитая в последнее время.

– А, да. Я уже не сержусь. Мне стало немного легче. Можешь расслабиться.

Гарри целует меня в лоб:

– Ну, слава Богу.

Он поднимает бутылку вина и поворачивает этикеткой ко мне, как сомелье, надеющийся на мое одобрение.

– Я купил его по хорошей рекомендации от немецкого арт-дилера. Я вспомнил, что ты любишь красное, поэтому взял его на всякий случай, вдруг тебе захочется выпить. Он говорит, что это вино из отличного виноградника.

Я освобождаю его от цветов.