Последние дни. Павшие кони - Брайан Эвенсон

Но уснуть не мог. Его тело не представляло, который час, и он слишком долго спал днем, так что пришлось валяться в темноте, глядя в потолок. Наверное, надо было присоединиться к мисс Пикавер. Наверное, надо было проехать двенадцать стран за десять дней, или куда она там отправилась, расширить горизонты – но нет, это только нервы из-за того, что он остался один. Не нужны ему никакие двенадцать стран. Ему даже одна страна не нужна, но теперь, когда он тут, делать уже нечего.

Ховелл лежал в постели и мучился, ворочался и ерзал допоздна, до часу или двух ночи, потом встал и нашел книгу, пытался читать, но слова не задерживались в голове, и через пару страниц понял, что понятия не имеет, о чем идет речь. Тогда он выключил свет и вернулся к окну, облокотился о подоконник.

Уже вышла луна, бледная и чуть покусанная, но все-таки излучающая сероватый свет. Высунувшись наружу, Ховелл мог разглядеть внизу слева бледно-белое свечение, идущее с балкона ближайшего номера на настоящем третьем этаже. На нем виднелся темный силуэт, большой, хотя трудно было сказать, принадлежал он мужчине или женщине. Время от времени он шевелился или менял позу.

Внизу, на брусчатке двора, лежала какая-то темная клякса, великоватая, куда больше человека. Было непонятно, что это, и в любом случае оно не двигалось. Может, там вообще ничего не было, обман зрения. Но если не обман зрения, то что?

Ховелл стоял, уставившись вниз, переводя глаза с силуэта во дворе на силуэт на балконе, пока через какое-то время, ближе к утру, не начал засыпать и не пошел в кровать.

3

Когда он выбрался из постели, было уже за полдень. Ховелл налил себе что-то розовое из холодильника, обнаружил, что оно слегка скисло, но не смог определить, было так положено или нет. Убрал бутылку и нацедил ржавой воды из-под крана.

Не успел он опомниться, как уже вернулся к окну и смотрел вниз. То, что было во дворе прошлой ночью, не оставило и следа. Когда Ховелл высунулся, то увидел балкон внизу, но тот оказался голым: ни стаканов, ни туфель, ни одежды – ничто не указывало на то, кто там был.

Чем сегодня заняться? Можно поискать дорогу в город, побродить, убить пару часов. А можно остаться здесь, в апартаментах, почитать, расслабиться, посмотреть в окно.

Раздалось жужжание, незнакомое, но назойливое. Сперва он решил, что это дверь, но оно продолжалось, и он понял, что звук идет не от двери, а с кухни, от телефона на стене. «Зачем отвечать?» – спросил он себя. Это явно не его – никто не знал, что он здесь, по крайней мере, никто важный. Можно просто игнорировать.

Но игнорировать было трудно. Телефон все звонил и звонил. Через какое-то время Ховелл встал, пошел на кухню и встал там, глядя на него. С каждым звонком трубка слегка тряслась на подставке. Нет, не будет он отвечать. Но больше Ховелл и не мог ничего сделать – только не отвечать.

Телефон прозвонил еще раз тридцать, а потом затих. Ховелл глубоко вдохнул и медленно выдохнул, потом вернулся к окну. Стоило к нему подойти, как телефон снова задребезжал.

«Это может быть мисс Пикавер, – в этот раз сказал себе Ховелл – не столько потому что верил, сколько потому что мысль слушать звонки снова и снова казалась невозможной. – Может, это все-таки меня».

Но когда он взял трубку, связь была странная, забитая помехами.

– Алло? – сказал он. Когда ответа не последовало, добавил: – Мисс Пикавер?

Казавшийся очень далеким голос сказал что-то на другом языке – может, французском, может, нет. А может, это было просто искаженное эхо слов самого Ховелла. Он долго молчал, ждал, что еще скажет голос. Ничего не дождался и повесил трубку.

Позже днем набрался духу спуститься. Теперь консьерж оказался на месте, сидел в кабинке прямо рядом с дверью. Это был другой человек – по крайней мере, выглядел по-другому. Может, работа посменная, а может, это один и тот же человек, который в зависимости от одежды и настроения выглядел по-разному.

Ховелл попытался объяснить человеку, чего хотел. «Город», – повторял он снова и снова, потом название города, с обоими произношениями, что слышал раньше, но консьерж смотрел на него пустым взглядом. Потом произнес что-то в ответ на французском – судя по интонации, вопрос, – но Ховелл не понял ни слова.

Через какое-то время он сдался и пошел к входной двери. Но консьерж тут же встал между ним и дверью, активно жестикулировал и толкал назад.

– Что случилось? – спросил Ховелл. – Я просто хочу на улицу.

Но когда снова потянулся к двери, консьерж ударил его по руке.

При обычных обстоятельствах этого бы хватило, чтобы Ховелл развернулся и отправился назад по лестнице, но после всего, что произошло, он уже был сам не свой. Он взял консьержа за плечи и отодвинул с дороги, потом направился к выходу. В этот раз француз не пытался его остановить.

Ховелл пересек двор и обнаружил, что ворота, через которые они с мисс Пикавер вошли, закрыты, так что покружил по краям комплекса, пока не нашел место, где забор встречался со стеной дома, и не смог перелезть. На другой стороне все казалось незнакомым. Он тут же заблудился, а когда двинулся в направлении, как он думал, городского центра, обнаружил, что плутает по маленьким улочкам, которые постепенно становятся больше и безлюдней, а дома стоят все реже и реже. Ховелл слишком устал, чтобы запомнить, как мисс Пикавер вела их от станции. Нужно было запомнить. Он попытался найти дорогу назад к комплексу, но улицы в обратном направлении выглядели иначе, и он скоро сбился с пути. Всюду были улицы и дома, но никакого центра. А потом Ховелл вдруг вышел на пляж.

Он тут же почувствовал, что выделяется, одетый в те же штаны цвета хаки, старый свитер и поношенные ботинки с резиновыми подошвами, которые носил дома, ухаживая за садом. На нем было слишком много всего. Максимум, что носили люди на пляже, – тонкая полоска ткани на пахе, если так можно сказать, а у большинства и того не было. Многие ходили голыми, сидели кучками тут и там, и за несколько секунд, пока Ховелл наблюдал, никто не пошевелился, словно все впали от солнца в какой-то паралич.

– Позвольте? – сказал сзади голос с заметным гортанным акцентом. Может, русским.

Он обернулся и увидел высокого загорелого мужчину, совершенно лысого и совершенно голого, намазанного с ног до головы каким-то маслом. На его запястье блестели золотые часы. Глаза скрывались за очками с темными стеклами.

– Кажется, я заблудился, – сказал Ховелл. Он осознал, что разговор с человеком, на котором только часы и очки, обескураживает. Ему казалось, будто нарушается какой-то этикет, но он не знал, кто его нарушает, он или загорелый.

– Вы можете это говорить, – сказал тот, скрестив руки. – Это говорят они все.

– Но это правда, – возразил Ховелл.

– Если вы можете смотреть, мы тоже можем смотреть, – сказал мужчина и схватил Ховелла за свитер.

Ховелл отшатнулся, быстро шагнул назад. Секунду человек крепко держал его, а потом вдруг отпустил. Ховелл запнулся и чуть не упал на песок. Он поспешил прочь, пока позади громко звенел заливистый смех загорелого человека.