Прекрасная страна. Всегда лги, что родилась здесь - Цянь Джули Ван

рта раньше, чем их успевал обработать мой мозг. Я начинала с малого, но вскоре перешла к более серьезным, более экстравагантным творениям.

– Я родилась здесь, – однажды отважилась сказать я в школе за обеденным столом.

Пара моих подруг что‑то промычала, мол, мы тебя услышали, но никто не оторвался от своего гамбургера.

Это была моя «первая доза».

– Мой папа – коп!

«Дурь», которую я попробовала следующей.

Это утверждение заинтересовало одну из моих подруг.

– У него есть оружие?

– Конечно, – ответила я, не поднимая глаз, нацепив на себя маску холодной беззаботности. – Иногда мне удается подержать его в руках.

– А где он работает?

– А он может прийти в школу и показать его нам?

– Он работает в Чайнатауне.

Мне казалось, что безопаснее всего будет упомянуть единственный район, который я хорошо знала.

– Он служит в подразделении «борцов с драконами».

Я создала в своем воображении гибрид пожарных Чайнатауна с тамошними же копами, но остальные разбирались в этом так же слабо, как и я сама.

– Может быть, однажды у него получится прийти в школу, – рискнула добавить я, – но вообще он очень занятой человек.

Я не просто говорила об этих жизнях. В эти моменты я проживала их. Я больше не была Ван Цянь, страдавшей усиленным газообразованием девочкой, придавленной весом повседневной тревожности, трусливой таракашкой, которая разворачивалась и шла в другую сторону всякий раз, когда на улице появлялся человек в форме. В эти моменты я была человеком, который на самом деле заслуживал того безмолвного благоговения, каким подруги одаривали меня за обеденным столом, глядя широко распахнутыми, сияющими глазами.

Моя ложь от раза к разу становилась смелее.

– Я наполовину белая, – объявила я во время нашей очередной экскурсии, на этот раз в Музей естественной истории.

Мистер Кейн был большим поклонником экскурсий. Во время экскурсий ему не надо было нас учить, что бесконечно радовало и его, и всех нас.

Кристина на это не отреагировала. Я повернулась к ней и увидела, что она вовсе не очарована моей придуманной родословной: стоит и не сводит глаз с окаменелостей, сложенных в скелет трицератопса.

– Мой папа – белый генеральный директор, – сказала я, изучая крохотные ручки тираннозавра, чей скелет возвышался над нами, стараясь скрыть свое ликование от того, что мне наконец удалось применить термин, который однажды я услышала по телевизору и мысленно отложила в копилку для собственного пользования.

– Я думала, твой папа – полицейский, – возразила Кристина. – И мы ведь видели его на той экскурсии! Он не белый.

Проблема с Кристиной заключалась в том, что невозможно было предугадать, когда она будет начеку, а когда нет.

– Смотри, Кристина, трицератопс стоит в том же зале, что и тираннозавр! Это абсурд. Его же сожрут!

– Я думала, твой папа – коп. Китаец-коп!

Память у нее, как у слона.

– Он… да, он коп. Я просто проверяла тебя. Ты прошла проверку!

* * *

Ма-Ма чувствовала себя все хуже. Когда ей не надо было в колледж или на работу, она лежала в постели. Мы больше не ходили на «витринный шопинг». Не ходили на ближайшую Тринадцатую авеню, где можно было разжиться бесплатными образцами подсолнечных семечек и орехов в еврейских магазинах. И уж точно не ходили в свой любимый район, на Геральд-сквер, где были и такие магазины, в которых мы могли что‑то купить, вроде Conway, и магазины, о покупках в которых мы могли только мечтать – представляя их когда‑нибудь в будущем, – такие как Macy’s.

Теперь мы выходили из дома, только чтобы пойти к китайским врачам, с которыми было безопасно иметь дело. Они устраивали кабинеты в собственных домах, на первом этаже. Ма-Ма говорила мне, что многие из этих врачей были хэй, как и мы: они были врачами в Китае, так же как Ма-Ма и Ба-Ба были преподавателями в Китае, но теперь никто из них не мог заниматься тем делом, в котором был профессионалом. Во всяком случае, заниматься открыто. Так безопаснее, говорила Ма-Ма, потому что они не могут донести на нас, а мы не можем донести на них.

– А что, если они сделают что‑то неправильно, – спрашивала я, – и тебе от этого станет хуже?

Она отвечала одним из тех вопросов, которые на самом деле были ответами:

– Разве может быть что‑то хуже, чем вообще не пойти к врачу?

* * *

«Дружеская проверка» была хорошей отговоркой. Каждый раз, когда меня ловили на лжи, я умела выкрутиться и превратить ее в «ага, я тебя проверяла!». Это давало мне контроль над любой ситуацией.

Я перестала ограничиваться рассказами о себе и происхождении своих родителей. Ложь пускала почки и расцветала даже в самых банальных сценариях.

Как и положено было лучшим подругам, мы с Кристиной всегда ходили в туалет вместе, занимая соседние кабинки. Если двух свободных кабинок рядом не было, мы ждали, пока они освободятся. Кто мы такие, чтобы подвергать сомнению правила дружбы?

Кристина любила звонко грохнуть туалетным сиденьем об унитаз, как только входила в кабинку. Поскольку я находилась в соседней кабинке, резкий звук бил мне по ушам. Но я, конечно же, этого ей не говорила.

– Кристина, моя мама сказала, что если так сделать сотню раз, то оглохнешь!

– Я делала это тысячу раз. Я каждый день это делаю.

– Я знаю. – Я старалась говорить взвешенно и спокойно. – Я просто тебя проверяла. Ты прошла проверку.

– Вот и славно!

Я была умнее Кристины. Зато она была счастливее, потому что радовалась всем победам, реальным или поддельным.

* * *

Не имело значения, каким специалистом был тот или иной врач. Мы встречались со всеми. Во всяком случае, с безопасными. Все они говорили Ма-Ма одно и то же.

Это просто боли в желудке.

Питайтесь лучше.

Пойдите и купите в аптеке вот эту розовенькую микстурку.

Ничего не помогало.

* * *

Большую часть времени в пятом классе (как и в четвертом) я провела в грезах наяву, поочередно глядя то на доску, то на мистера Кейна, тогда как мое сознание блуждало, где ему вздумается. Странно было видеть белого мужчину нашим учителем. Тем‑то и хороша была школа № 124: пусть там не говорили на мандарине, но большинство учителей, как и учеников, хотя бы были похожи на меня.

Мистер Кейн был совершенно на меня не похож. Он был не просто белым, но бледнокожим до белизны, из-под которой просвечивала обильная краснота. Его кожа напоминала мне паровые булочки с розовыми крапинками. Вот только его кожа не была упругой и нежной, как у булочки. Она