Рецепт на тот свет - Далия Трускиновская

— Хочу забрать и…

О том, что туфли будут показаны предполагаемой родне, Маликульмульк договорить не успел.

— Да как же забрать, когда они — мои?!

— Они не твои, а той старухи…

— Мои! Она мой старый мужнин тулуп унесла и валенки, девкам не в чем выйти! Туфли, стало быть, мои!

— Ну, пусть так, я готов заплатить тебе, — начал было Маликульмульк и опять не смог договорить — в комнатку ворвался Демьян. Уж как он исхитрился бесшумно проникнуть в сени, чтобы подслушать разговор, было вовсе непонятно.

— Врет, ваше превосходительство, врет! Чтоб тебя смыло по весне, и с бляднями твоими!

— Это ты кого проклинаешь? Это ты деточек моих проклинаешь?! — в руке у Текусы оказалась кочерга. — Да я тебя за деточек с землей сровняю!

— И смоет, и смоет, и домы твои смоет! — Демьян, изловчившись, ухватился за кочергу, а следующим движением проделал ловкий трюк — при помощи кочерги обнял Текусу так, что она оказалась к нему спиной, а чугунный прут, измазанный в золе, прижал ей живот и руки. — Ваше превосходительство, Берениха-то у нее тулуп и валенки купила! А она про туфли врет!

— Как — купила? — Маликульмульк перестал что-либо понимать в склоке. — Она же убежала!

— Убежала! А плату за тулуп с валенками на столе оставила! — торжествующе выкрикнул сбитенщик.

— Что еще за плата? У нее что, деньги с собой были?

— Да нет же, ваше превосходительство, перстенек с руки!

Перстенек этот Демьян с Текусой обнаружили уже после обеда. Придя ночью после всех приключений, они легли спать. Потом, когда проснулись Текусины дочки, она сквозь сон велела им растапливать печь. Старшая, семилетняя Татьяна, с этим уже справлялась, а в печи стоял горшок с кашей. Старшая покормила младших, поела сама, и дети вернулись на печку, не наведя на столе порядка. А там со вчерашнего стояли кружки, и одна из них была опрокинута. Встав, Текуса стала прибираться и под опрокинутой кружкой нашла перстенек. Судя по всему, он был оставлен в уплату — за тулуп, валенки и, статочно, молчание.

— Я ей говорю — половина моя! — сказал Демьян. — Кабы я старую ведьму на льду не углядел, то и перстенька бы не было. А она мне — мало ли что углядел, она не твое имущество купила, а мое! Вот и стали перстенек делить, диво, что весь остров на крик не сбежался…

— Не настолько эта барыня, оказывается, выжила из ума, раз платит за услугу… — и Маликульмульк задумался. Ему пришло в голову, что исчезновение Беренихи среди амбаров точно так же объясняется — сняла с руки другой перстенек, у нее ж их было не меньше дюжины, и сунула сторожу, тот ее пустил в свою каморку, а потом клялся и божился, что никаких старух в глаза не видывал.

Но для чего ей было прятаться? Если она с ума сбрела — другое дело. А если эта история со старухой, которая раньше словно бы была вывернута наизнанку, теперь явилась своей лицевой стороной?

Старуха сперва оказалась на льду, причем брела со стороны устья. Потом назвалась чужим именем. Потом сбежала. Потом, заметив погоню, замела следы. Если предположить, что она попала в беду, то в ее поведении больше не сквозило безумие…

А как она оказалась на льду у Кипенхольма? Там, где никакого жилья?

И тут Маликульмульк вспомнил санки, что пронеслись ночью сперва в сторону устья Двины, потом в сторону Московского форштадта. Текуса еще шутила, что зазноба дала молодцу от ворот поворот…

Странный узелок завязался. От кого же прячется мнимая Берениха? Отчего не желает сказать, что она — родная сестра бывшего бургомистра Видау?

От этой истории все больше и больше разило бедой.

Он молчал, а Демьян с Текусой снова затеяли перебранку. Демьян уже обвинял любовницу в том, что из-за нее не пошел домой ночевать, и теперь теща с супругой его на порог не пустят.

Этот галдеж почти не отвлекал от мыслей — а мысли были весьма путаные и заковыристые, совсем не философские мысли. И одна из них звучала так: не пришлось бы звать на помощь Паррота…

Совесть должна быть у всякого человека, и звание философа от нее не освобождает. Поэтому Маликульмульк в конце концов прибыл в канцелярию.

Его встретили тем самым молчанием, какое бывает, когда за миг до явления человека в комнате перемывали ему кости. Даже два рта остались открытыми — но не рот Сергеева, этот благоразумный господин сам в таких беседах почти не участвовал, позволял говорить другим.

Маликульмульк поздоровался с подчиненными и прошел к своему столу. Ни одной деловой бумаги там не было, зато была стопка конвертов с печатями. Он спросил, все ли благополучно. Ему ответили: все в порядке, господин Крылов, вчерашние задания ваши выполнены, задания его сиятельства копиистам также выполнены, а сейчас самое время разойтись по домам. Маликульмульк согласился и сел за стол. Подчиненные убрались прочь.

Некоторое время он методично срезал сургучные печати, очень недовольный ходом дел. История с рецептом кунцевского бальзама запуталась совершенно — ее бы попытаться хоть частично распутать, освободить от всеобщего вранья, а тут, извольте радоваться, какая-то суета вокруг беглой старухи. И вот холщовый мешочек с ее туфлями, которые удалось общими силами отнять у Текусы. С этим мешочком надо пойти в дом Видау… а надо ли?..

Сперва неплохо бы понять, от кого скрывалась старая дама, выдавшая себя за Анну Матильду Беренс — за фрейлен Беренс, еще не ставшую женой Мельхиора Видау. Был ли в этом какой-то смысл? Старуха должна была знать, что фрейлен Беренс стала фрау Видау, и если она, окаянная, в здравом уме, то почему назвалась именем покойницы?

Тонкая пластинка сургуча с рижским гербом — щитом, который поддерживали две половинки двуглавого орла, — треснула, и это вразумило Маликульмулька: Бог с ней, со старухой, нужно разгрести весь воз врак вокруг лелюхинской фабрики.

Помочь тут могла только Анна Дивова — она уж если заговорит, то врать не станет.

Маликульмульк спрятал печати в стол, прихватил туфли мнимой Беренихи и пошел в Цитадель.

Но на сей раз ему не повезло — дорогу ему заступил бригадир Дивов.

— Я к невестке вашей, — сказал Маликульмульк.

— Моя невестка не принимает, — отрубил упрямый старик.

— Я по приказу его сиятельства.

— Его сиятельство не прикажет вытаскивать силой из кровати больную женщину.

Кабы не знать правды — то можно бы и поверить этому твердому голосу, этому хмурому и суровому виду.

— Лгать-то зачем, Петр Михайлыч? — спросил Маликульмульк. — Я прекрасно знаю, что Анна Дмитриевна трудится наравне с арестантками. Без вашего дозволения она бы не стала стирать солдатские портки.

— А коли вы, сударь, столь умны, чтобы укорять меня во лжи, то знайте — все, что делается в моем семействе, вас не касается! — отвечал отставной бригадир с высокомерным видом.