Патрик Мелроуз. Книга 2 - Эдвард Сент-Обин

Если бы мама не развелась с отцом! Они вели такую гламурную жизнь в Саннингхилл-Парке, где выросли они с Элинор! Принц Уэльский захаживал к ним запросто, да и кто только не захаживал, и в доме никогда не бывало меньше двух десятков гостей, чудесно проводящих время. Да, папа любил заваливать маму дорогущими подарками, которые ей приходилось оплачивать самой. Когда она говорила: «Ну зачем ты, не стоило», она действительно имела это в виду. Мама уже боялась что-нибудь сказать про сад. Если ей случалось заметить, что клумбам не помешало бы больше синего, папа выписывал невероятные цветы из Тибета, которые цвели три минуты, а стоили как целый дом. Но до алкогольного помрачения папа был душой компании и так заразительно шутил, что еда в тарелках начинала дрожать, потому что от смеха у лакеев тряслись руки.

Когда разразился биржевой кризис, адвокаты прилетели из Америки, чтобы убедить Крейгов подумать об отказе от некоторых излишеств. Думать пришлось долго. Разумеется, о продаже Саннингхилл-Парка не могло быть и речи. Им так нравилось принимать там своих друзей. Увольнять слуг хлопотно, да и жестоко. Без дома на Брютон-стрит им просто негде будет переночевать в Лондоне. Два «роллс-ройса» с шоферами нужны, потому что папа неисправимо пунктуален, а мама всегда опаздывает. В конце концов они решили, что вместо шести газет к завтраку каждому гостю будут подавать пять. Адвокатам пришлось смириться. Состоянию Джонсонов кризис не грозил: они были не биржевыми спекулянтами, а промышленниками и владельцами немалой части городской Америки. Люди всегда будут нуждаться в твердых жирах, средствах для химчистки и жилье.

И даже если папа был чересчур расточительным, второе мамино замужество можно было объяснить лишь погоней за титулом – определенно она завидовала тете Герти, которая вышла за князя. В семейной истории Джонсонов Жан остался лжецом и вором, распутным отчимом и деспотичным мужем. Когда мама умирала от рака, Жан закатил истерику, что ее завещание бросает тень на его честность! Она оставляла ему свои дома, картины и мебель пожизненно, а после его смерти они переходили к ее детям. Неужели он настолько не заслуживает ее доверия? Неужели он сам не способен завещать собственность ее детям? Ему прекрасно известно, что это деньги Джонсонов… и так далее и тому подобное, морфин, боль, вопли, негодующие обещания. Мама изменила завещание, а Жан всех обманул и оставил состояние племяннику.

Господи, как же Нэнси его ненавидела! Он умер почти сорок лет назад, но она до сих пор лелеяла планы его убийства. Жан украл все, что у нее было, разрушил ее жизнь. Саннингхилл, Павильон, палаццо Арикеле – все было потеряно. Нэнси оплакивала даже утрату некоторых джонсоновских домов, которые могла бы унаследовать только в случае смерти многочисленных родственников, что, разумеется, было бы большой трагедией, зато уж она бы сумела навести там порядок получше некоторых.

– Все эти чудесные вещи, эти чудесные дома! – причитала Нэнси. – Где они теперь?

– Дома, вероятно, на прежнем месте, – отвечал Николас, – но живут в них те, кто может себе это позволить.

– Вот именно! На их месте должна была быть я!

– Не употребляй сослагательное наклонение, когда говоришь о деньгах.

Нет, этот Николас совершенно невыносим! Она ни за что не расскажет ему о своей книге. Эрнест Хемингуэй как-то сказал папе, что, с его даром рассказчика, он непременно должен написать книгу. Когда папа возразил, что не умеет писать, Хемингуэй прислал ему магнитофон. Папа забыл включить его в розетку и, когда бобины отказались вращаться, в сердцах вышвырнул магнитофон в окно. К счастью, женщина, на которую упал магнитофон, не стала подавать в суд, папа обзавелся новой превосходной историей, а Нэнси навсегда утратила доверие к магнитофонам. Может быть, нанять литературного негра? Магия вуду против духов прошлого? Это что-то новенькое. Придется объяснить бедному негру, чего именно ей хочется. Можно рассматривать историю семейства событие за событием, десятилетие за десятилетием, но такой подход представлялся ей слишком заумным и академическим. Нэнси хотелось, чтобы движущей силой истории стало соперничество между сестрами.

Герти, младшая и самая красивая, определенно всегда вызывала мамину зависть. Герти вышла замуж за великого князя Владимира, племянника последнего русского царя. «Дядя Влад», как называла его Нэнси, участвовал в убийстве Распутина: он одолжил свой револьвер князю Юсупову для того, что должно было стать последним актом кровавой драмы, но стало лишь промежуточной сценой между отравлением мышьяком и утоплением в Неве. Несмотря на все уговоры, царь за соучастие в убийстве отправил Владимира в ссылку, из-за чего тот прозевал революцию и не был задушен, заколот или застрелен новыми хозяевами России – большевиками. В эмиграции дядя Влад продолжил свои, на сей раз самоубийственные, опыты, ежедневно поглощая двадцать три сухих мартини до ланча. Поскольку у русских принято, выпив, разбивать стакан, его семейство не знало ни минуты тишины. У Нэнси хранилась отцовская копия забытых мемуаров сестры дяди Влада, великой княгини Анны. Мемуары были надписаны красными чернилами: «дорогому брату», хотя на самом деле папа был мужем свояченицы ее брата. Нэнси казалось, что дарственная надпись характеризует широту души, которая позволила этому удивительному семейству утвердиться на двух частях света, от Киева до Владивостока. Перед свадьбой в Биаррице сестре Владимира пришлось благословить молодых, что в нормальных условиях сделали бы их родители. Церемония страшила их, поскольку напоминала об ужасной причине отсутствия родственников. Во «Дворце памяти» великая княгиня так описывала свои чувства:

Чтобы стать ближе к народу Владимира, Герти решила принять православие. Анна повествовала об этом так:

Нэнси чувствовала, что, умей ее карманный негр так излагать, у нее в руках оказался бы бестселлер. Старшая из сестер Джонсон была самой богатой: властная и практичная тетя Эдит. Ее легкомысленные младшие сестры под руку с обломками величайших европейских семейств запрыгнули на страницы иллюстрированного учебника истории, а тетя Эдит, которая не путала покупку антиквариата с замужеством, заключила брак по расчету с человеком, отец которого, как и ее отец, в 1900 году входил в сотню самых богатых американцев. Во время войны, покуда мама пыталась разместить самые ценные вещи на хранение в Швейцарии, прежде чем присоединиться к дочерям в Америке, Нэнси два года прожила у Эдит. Муж Эдит, дядя Билл, отличился оригинальностью – он сам оплачивал подарки, которые делал жене. Однажды на день рождения он подарил ей белый дощатый дом с темно-зелеными ставнями и двумя изящными флигелями над озером посреди плантации в десять акров. Нэнси такое обожала. Подобные идеи едва ли придут в голову составителям руководств по выбору подарков.

Патрик наблюдал, как его обиженная тетка жалуется Николасу у двери. На ум пришло любимое изречение модератора больничной группы поддержки: «Обижаться – все равно что пить яд и надеяться, что умрет кто-то другой». Все пациенты по крайней мере раз в день произносили эту максиму с более или менее убедительным шотландским акцентом.