Авантюры открытого моря - Николай Черкашин

— Я не люблю, — отчеканил он, в упор глядя на Сельтера, — сельтерскую воду.

После непродолжительных торгов о численности вводимых войск секретари положили на стол тексты Договора на русском и эстонском языках. Тяжело вздохнув, Сельтер поставил свою подпись.

На банкете по случаю подписания советско-эстонского договора Сталин поднял бокал с вином и, к удивлению присутствующих, произнес с трудом заученную фразу:

— Презеденди тэрвисек йя ээстимаа![27]

Таллин. Осень 1939 — весна 1940 года

Гюйсшток крейсера «Киров» створился с гранеными пиками таллинских кирх. Тяжело и раскатисто загрохотала якорь-цепь. Эстония молча надевала сталинские наручники. Все обещания не изменять государственный строй республики оказались такой же тактической ложью кремлевских большевиков, как и обещания собственному народу земли, мира и хлеба в 17-м году.

В назидание потомкам следует заметить, что вся эта военнодипломатическая шумиха вокруг бежавшего «Орла» в конечном итоге не принесла большевистским стратегам ни грана пользы. Более того, таллинская бухта, куда им и так не терпелось ввести свои корабли, едва не стала для красного Балтфлота смертельной ловушкой. За выход из нее в августе 42-го они заплатили цену в тысячи жизней моряков и пассажиров, уходивших на караванах разношерстных судов по минным полям, под дождем авиабомб. Независимые историки называют кровавый таллинский переход «советской Цусимой». И в том есть большая доля правды…

И все-таки они встретились — Хенрик и Марина. Сначала она пришла навестить больного командора вместе с мужем — паном торговым советником Тадеушем Крыжановским. Они приехали в Морской госпиталь в посольском авто с красно-белым — в цвет польского флага — букетом гвоздик, коробкой пирожных и бутылкой «Старого Таллина».

Это был почти протокольный визит к почти национальному герою, к тому же вроде бы как к доброму знакомому.

Потом, когда национальный герой поправился, его тут же, в Морском госпитале, перевели на положение интернированного комбатанта. И опять его посетила пани Крыжановская, на сей раз без мужа, но с букетом бело-красных гвоздик. Вряд ли у кого могли возникнуть сомнения в истинных целях этого визита. Сотрудница польского посольства оказала моральную поддержку своему компатриоту, попавшему в почетную неволю. Должно быть, прекрасной пани льстило то, что весь этот страшный шум, который поднялся в Северной Европе по поводу захода «Орла» в Таллин, а потом его бегства из гавани, был учинен, в общем-то, из-за нее. Впрочем, об этом знали пока лишь двое — она и Хенрик.

Заключение Клочковского длилось не дольше месяца. Установив, что командир «Орла» ни коим образом не причастен к побегу своей субмарины, эстонские власти выпустили Клочковского на волю в конце октября. Чуть позже освободили из-под стражи и второго члена команды — санитара Барвиньского.

Он бродил по улочкам Старого города: было о чем подумать — шутка ли заново начинать жизнь в 37 лет. Да еще на чужбине. Впрочем, Таллин был знаком ему по прежним визитам польских кораблей. Но тогда это был город уютнейших баров-погребков, фешенебельных магазинов, нарядных женщин с благосклонными взорами. А ныне нескончаемый осенний дождь с плеском резался об острые кровли пепельно-серых башен.

Одичавший без парусов морской ветер шатался по городу, словно списанный боцман-пьянчуга — ломился во все двери, крушил фонари, выл и стенал. Этот город был ловушкой для ветров. Влетев с моря в каменные лабиринты Тоомпеа лихие норд-осты и весты, быстро умеряли свой пыл в извивах тесных переулков.

Город брошенных капитанов и беглых кораблей.

Сняв дешевый гостиничный номер в Старом городе (гостиница «Балти» близ Монастырских ворот), Клочковский смог встретиться с Мариной уже без пригляда лишних глаз. Он дорого заплатил за это свидание: кораблем, командирством, добрым именем, судьбой эмигранта поневоле, наконец…

Бегство «Орла» он воспринял как измену старшего офицера Грудзинского лично ему командору-подпоручнику Клочковскому. У них и до этого похода были довольно натянутые отношения. И вот теперь, полагал брошенный на берегу командир, тщеславный авантюрист, добился, наконец, безраздельной власти на корабле.

То, что его бросили в госпитале и ушли, он переживал как личный позор и тяжелый удар. Так в старину высаживали неугодного капитана на чужом берегу или пустынном острове…

Возможно, со временем, особенно после гибели «Орла», Клочковский и переменил свой взгляд, понял, что другого выхода у его офицеров не было, чтобы спасти честь флага и корабля, что он, его судьба, была принесена в жертву невольно

Ему оставалось утешаться только тем, что он всецело вознагражден любовью желанной женщины.

За то, что он швырнул к ее ногам свое командирство, за этот, отнюдь не воинский подвиг, но подвиг влюбленного сердца, фортуна — она ведь тоже женщина! — даровала ему жизнь. Он не погиб в глубинах Северного моря. Он будет жить долго, быть может, терзаясь своим выбором, сделанным на десятый день войны. Он он будет жить…

А она? Они встретились в странном, если не сказать, страшном мире. Лежала в руинах Варшава. Их страна, их отчизна, в который раз была расчленена, поделена, стерта с карты Европы. У них ничего не было, кроме шального счастья их любви.

К декабрю Клочковский перебрался на жительство в Тарту. Сюда он выписал из Польши и свою чудом уцелевшую в огне войны семью. С Мариной же общался теперь только письмами. В последний раз Клочковский и Марина встретились в апреле 1940 года. Хенрик приехал в Таллин по делам и назначил встречу там, куда во все времена стремились влюбленные парочки — в Кадриорге, в приморской дубраве старинного парка. Впрочем, вряд ли они догадывались, что это их последняя встреча. Кто мог сказать им тогда посреди моря цветущей сирени, что этим летом Эстония станет одной из советских республик и доблестные чекисты нанесут визит в квартиру пана торгового советника Крыжановского. Достаточно было того, что его фамилия значилась в списках посольства бывшей Речи Посполитой. Крыжановский загремел в лагерь для польских чиновников и офицеров под Осташковом, а его супруга, очаровательная пани Марина, была выслана в Сибирь, на Иртыш, в черную дыру под названием Чернорецк. Именно таким должно было показаться ей после милого уютного Таллина это глухое степное селение, где среди глинобитных казахских хижин отбывали ссылку представители польской знати.

Клочковскому повезло. Его не тронули. Забыли. Потеряли. Бывали и в доблестных органах отдельные недоработки. Бывший командир «Орла», забрав семью и нехитрые пожитки, перебрался в Ленинград, оттуда в Москву. Еще через год судьба его решилась окончательно. Под Тулой началось формирование первого польского соединения в СССР — пехотной дивизии имени Костюшко. По договору с правительством Сикорского все польские летчики и моряки, находившиеся на территории Советского Союза, направлялись в Англию. В 1942 году Клочковский с группой польских авиаторов прибыл в Лондон и сразу же угодил под военный суд.