Кентавр VS Сатир - Андрей Дитцель

Весь Гамбург обсуждал, кто — и не в последнюю очередь как — мог там поселиться. Городские форумы пестрели фотографиями, под которыми обсуждались теории. Бездомный? Шутка или даже реклама — туристского снаряжения, например?

Ваня был уже на полпути к ответу, когда заметил граффити на ближайшей пристани: Niemand ist eine Insel ganz für sich allein. Это, несомненно, был вольный перевод отрывка Джона Донна: No man is an island, entire of itself; every man is a piece of the continent, a part of the main. Того, что у Хемингуэя.

А художник Марк, который живет в Гамбурге и Афинах, рассказал нам всё остальное. Палатку поставила некая Элизабет Рихноу — дождавшись самого высокого прилива и заказав лодку. Операция оказалась рисковой, Элизабет чуть не сорвалась. По её словам, она хотела сделать что-то о границах одиночества. Мне кажется, у неё получилось. И ещё как.

* * *

У Вани левая подмышка пахнет пиздой, а правая хуем. Или озером и морем.

В супермаркете Ваня переклеил на ревенево-яблочно-сырнопесочный торт ценник от пучка редиски, на кассе это не вызвало вопросов. Одна знакомая сказала, что это было низко. А я люблю Ваню.

Программное (в дни революции)

Глобальный вопрос, в котором я желаю себе больше твёрдости, — не «что делать», поскольку дел много, а приоритеты. Под «делать» надо при этом подразумевать и частный случай «говорить». Вся несправедливость мира, в том числе политическая… насколько подточит камень ещё один голос? В ближнем и дальнем окружении много людей неравнодушных. Я чувствую укоры совести, когда вижу, что кто-то собирает подписи или петиции, ходит в народ, культпросветит (глагол), и спрашиваю себя, почему я вот живу и ничего не делаю. Или, конечно, делаю — но иногда и бестолково (*оставлено место для примеров).

Мой образ жизни почти дачный. Я ненапряжно работаю, гуляю у воды, катаюсь на велосипеде, листаю книги, сижу в кино, театре, клубах и кофейнях, много занимаюсь сексом, чуть-чуть выпиваю.

Теория состоит в том, что есть программа-минимум: ты сам и твои любимые люди. Программу-максимум (группа людей или человечество) выполнять необязательно — и даже, без особой подготовки, вредно. Занимаясь полной ерундой или бессмыслицей, я испытываю экзистенциальный ужас, а вот просиживая штаны в портовой кнайпе, чувствую полноту жизни. Но тут говорит интуиция. И если сказать, что в исправители мира записываются для того, чтобы сбежать от себя, тоже будет нечестно и глупо. Я бы избегал лишь тех, кто сам нуждается в помощи — от ночных кошмаров или каких-нибудь фобий, например.

Ещё я иногда думаю об одном месте из Воннегута, — что на земле существует множество полов, причём все не без пользы, — экстраполирую на жизнь духа и надеюсь, что зачем-то нужен и я сам, в таком не самом неистовом и не самом пламенном модусе.

Одной из идей, преподнесенных Билли тральфамадорцами, было их открытие, касающееся вопросов пола на Земле. Они сказали, что команды их летающих блюдец обнаружили не меньше семи различных полов, и все они были необходимы для продолжения человеческого рода. И опять-таки Билли даже представить себе не мог, что же это ещё за пять из семи половых групп и какое отношение они имеют к деторождению, тем более что действовали они только в четвёртом измерении.

Тральфамадорцы старались подсказать Билли, как ему представить себе секс в невидимом для него измерении. Они сказали, что ни один земной житель не может родиться, если не будет гомосексуалистов. А без лесбиянок дети вполне могли появляться на свет. Без женщин старше шестидесяти пяти лет дети рождаться не могли. А без мужчин того же возраста могли. Не могло быть новых детей без тех младенцев, которые прожили после рождения час или меньше. И так далее.

Конь

Внешнего толчка не было, но мне приснилось, что я ездил верхом. В порту выпал густой снег, я спустился через парк к Эльбе и увидел двух коней, привязанных к каким-то столбикам. Один, белый, был уже засёдлан. Второго, чёрного, седлал мужик, похожий на строительного или дорожного рабочего, в оранжевой жилетке. Он спросил что-то вроде: не слабо ли мне? Я бросил на землю куртку, подтянул по вытянутой руке стремена. Мужик подмигнул.

Я ещё никогда не рысил такого понятливого коня. Дорога была свободной, и где-то в стороне от Эльбшоссе мы перешли на галоп. Самое прекрасное в моём сне — именно это ощущение скорости. А потом я вдруг обнаружил, что бегу вдоль реки с большим чёрным псом, и мне было отчего-то понятно, что это мой белый конь стал чёрной собакой. Мы вошли в незнакомый дом. Резко и кисло запахло псиной. Тут пёс стал человеком, но мне нельзя было его видеть и нельзя было знать, почему. Мы разговаривали или в полной темноте, или через стену комнаты. Я спросил его, откуда берутся такие, как он. Он ответил, что когда мужчины разбрасываются семенем и не обращают внимания, где оно осталось, кто-то может его собрать. И мы ещё долго говорили. Мне было страшно, но он был добрым и любил меня, конь, пёс, человек.

* * *

Не предупреждая, задерживаюсь на работе. В гостиной составлена пирамидой вся более или менее легкая мебель. Под потолком сидит плюшевый медведь и держит в лапах записку: ушёл, не выдержал, не вернусь.

На самом деле — спрятался под кроватью. Никуда не уйдет. И я его никуда не отпущу.