Бездна - Кристоф Оно-Ди-Био

– La mama de Hektor llamo por telefono[173].

Что я тогда на самом деле чувствовал? Почти ненависть. А ненависть – лучшее лекарство от любви. Только вот любви было так много… Мне безумно не хватало Пас.

Я находился в Нормандии, когда раздался тот звонок. В Нормандию я ездил часто – и не один, а всегда с тобой, Эктор. Мне было интересно наблюдать, как ты развиваешься там, где прошло мое детство, как ты обдираешь коленки, падая с велосипеда на дороге, ведущей к дому моих родителей, как ходишь вместе с дедом ловить рыбу на крабов, под темно-серым небом края Ко, которое своим хмурым цветом лишь подчеркивало красоту ярко-зеленых нормандских пастбищ. Я растроганно смотрел, как тревожно блестят твои глазенки (точь-в-точь как мои в детстве), когда крабов опускали в кипящую воду; как зачарованно ты разглядываешь вместе с бабушкой головастиков в луже или свежие яйца, за которыми вы с ней ходили к соседке-фермерше. Мне очень нравилось, что ты это называл «собирать яйца».

Я был счастлив, сжимая твою ладошку в своей руке, когда мы отправлялись на поиски белых камешков на пляже Сент-Андресса, наблюдая, как ты играешь в пиратов из моего детского конструктора «Плэймобил». Как и я, ты вечно терял руку Черной Бороды или мелкие детали из сундука с сокровищами; как и меня, тебя бранила бабушка, когда ты стрелял из пушки по окнам гостиной… Иногда ты спрашивал меня, кто этот мальчик с почти белыми волосами на фотографии (моей фотографии), висевшей у тебя в спальне.

– Это я, когда был маленький.

– Значит, когда ты был маленький, ты уже был старый?

Я смеялся, пытаясь объяснить тебе дорогу в этом генетическом и временном лабиринте.

– Когда у людей светлые волосы, они кажутся седыми. А у меня светлые волосы, потому что такие же были у моей бабушки. Это не имеет никакого отношения к старости.

– Да-а, а вот бабуля старая, у нее трещины.

– Трещины?

– Ну, на лице трещины.

– Ах, морщины…

– А у тебя тоже будут морщины?

– Будут, но позже.

– И все-таки у тебя есть седые волосы – вот тут. – И он указывал пальчиком на мои виски. – А у мамы их нет.

Стоило ему заговорить о матери, как мне хотелось плакать. Я понятия не имел, где она.

Я рассказал тебе историю Персея и Медузы горгоны, взятую из моей детской книги – сборника мифов. Ты спросил: «А почему у этой дамы змеи вместо волос?» Я отвечал, что у девушек вместо волос бывают змеи и это делает их волшебницами.

– Значит, их глаза могут нас окаменить?

Ага, ты уловил суть дела.

– Да, их глаза могут «окаменить».

Обратить ваше сердце в камень.

Мои родители вели себя чрезвычайно тактично. Никогда не спрашивали о Пас. Только время от времени позволяли себе вопрос: «Ну, у тебя все в порядке?»

* * *

И вот настал тот день. Мы возвращались с прогулки у прибрежных скал, между Тийель и Этрета. Нам удалось извлечь из меловой породы аммонит и найти в глине акулий зуб. Что это – случайность или насмешка судьбы? Очень красивый зуб, черный, широкий, остроконечный; его опасные зазубрины больно кололи палец.

– Древние называли их «каменными языками», – сказал мой отец.

– Каменными языками?

– Да, языками змей или ящериц, которых феи или духи скал превратили в камень.

– Они – горгоны? – спросил ты, тотчас проведя аналогию.

Ты бегал по пляжу в своем плаще с капюшончиком, разыскивая в гальке кусочки отполированного морем стекла; ты называл их драгоценными камнями и собирался спрятать на пиратском острове из гипса, – твои дедушка с бабушкой построили его через два дня, с берегом, к которому могли пристать твои корабли из «Плэймобил», с пещерой для сокровищ и вулканом с извергающейся лавой, которую ты покрасил в оранжевый цвет.

Скалы выглядели грандиозно – не знаю, понимал ли ты тогда их красоту. Три поколения нашей семьи стояли сейчас на этой белой каменной арене с черными вкраплениями, на стометровой высоте. А внизу расстилалось темно-зеленое море с его дурманным запахом водорослей. И пусть нас хлестал по лицу соленый ветер, мы не чувствовали холода, у нас было хорошо и тепло на душе. Мы поднялись по узкой тропинке, вьющейся через долину по-над морем. Дома в камине пылал огонь. Ты играл в пиратов на большом ковре. Акулий зуб стал новым сокровищем Черной Бороды.

И тут зазвонил мой телефон. Я услышал мягкие переливы арфы. Посольство. Я ничего не понимал. Потом произнесли мою фамилию.

– Да-да, это я… Конечно, это имя мне знакомо… Какое опознание? Что вы такое говорите?!

Они упомянули какой-то «центр».

– Простите, мне кажется, вы ошиблись.

– Но вы действительно месье?…

Я ответил «да». Тогда мне сообщили подробности, и каждое слово было безжалостным, как удар в лицо. Потом они спросили, есть ли особые приметы. Я ответил: «Татуировка… крест».

И сполз на пол, привалившись к стене.

– Нам сообщили это из центра.

– Но о каком центре вы говорите?

– Центр дайвинга. Центр дайвинга Абу Нуваса[174].

Разговор продлился еще несколько минут, затем они отключились, предварительно попросив меня записать номер телефона, что я и сделал. Мне с трудом удалось встать на ноги. Я погладил по голове своего маленького сына, который смотрел на меня глазами его матери.

А я взглянул на свою:

– Вы сможете оставить у себя Эктора?

– Ну конечно. Что случилось, Сезар? Ты похож на привидение.

– Мне предстоит долгое путешествие.

Я предъявил свой билет и вошел в рукав, ведущий к самолету. Длинный коридор оказался настоящей рекламной западней. Плакаты на стенках, прославлявшие некий английский банк, созданный сто пятьдесят лет назад для финансирования опиумного трафика, в упор расстреливали пассажиров целыми залпами слоганов: «Будущее дарит вам шансы!», «Обмен между Югом и Югом станет нормой, а не исключением», «Хлопок и кукуруза дерутся за инвестиции!» Коммерческий бум планетарного масштаба не отпускал вас до самого взлета в облака.

Да и в облаках тоже было не легче. Взревели моторы, мы поднялись на высоту десять тысяч метров. Нас ублажили выпивкой. Обессилев от пережитого напряжения, я задремал было в своем удобном кресле, как вдруг медоточиво-монотонный голос стюарда проник в мои слуховые каналы и вырвал из приятного забытья.