Бездна - Кристоф Оно-Ди-Био

– Она… то есть я хочу сказать, ее тело… оно где?

Я отвечаю, что оно еще там, они поместили его в холод.

Услышав это «поместили в холод», он морщится и бормочет: «Извини…» А я бодро добавляю:

– Да, тела, знаешь ли, положено хранить в холоде.

Он прикрывает мою руку своей. И говорит, что мы поедем вместе.

– Не переживай, Сезар. Может, это и не она.

Я и сам часто об этом думал и рад, что такая мысль пришла в голову не мне одному. Правда, верится с трудом. Я подзываю официанта. На море поднимается волна. Я слышу смешки девушек, полулежащих на белых диванах перед низкими прозрачными столиками. Подходят другие девушки, видимо закончившие работу, – одни еще в деловых костюмах, другие, успевшие переодеться, в летних платьях. Шелк, атлас, яркие краски, плиссированные юбки, смелые декольте, белокурые волосы, высокие каблуки; некоторые из девушек очень смуглы и одеты во что-то вроде сари и облегающие белые джинсы. Сегодня пятница. Парни в рубашках поло от Ralph Lauren, с его фирменной эмблемой – всадником; другие – в цветастых или полосатых рубашках с белыми манжетами и воротничками, у этих матовые, гладко выбритые лица, светлые волосы, бородки. Одна из девушек поправляет бретельку своего платья; у нее, как у всех рыжих, бледная кожа. Сидящая рядом с ней китаянка потягивает джин-тоник. Мне видны даже пузырьки в стеклянной бутылочке. Вокруг кипит жизнь, а я – я приехал к смерти.

За пляжем продолжался мегаполис – очередная вереница башен с мигающими огоньками. Я допил свой мохито. И спросил:

– Ну а ты как?

– Луи-Хассану уже восемь. Официально я все еще женат на его матери. А неофициально все гораздо сложнее: я никогда не знаю, где она…

Он познакомился с Лейлой после того, как завалил экзамен на звание агреже[181]. И все же отец не дал ему сойти с прямой дороги к профессии экономиста. Это случилось в Лондоне, в престижнейшей Лондонской школе экономики. Великая любовь с первого взгляда. Лейла была красавицей, но уже тогда сбилась с пути.

– И что она тут делает?

– Изменяет мне. – Жюль помолчал и продолжил: – Хорошо хоть, что бросила пить… То есть бросает – каждый день. На прошлое Рождество, когда мы были в Аргентине, она на глазах у моих родителей проехалась на лошади совсем голая.

– Не выдумывай!

– Я правду говорю. Мы были в гостях у друзей моих родителей. Ты знаешь, что они теперь живут в Аргентине?

– Нет, я ничего не знал.

Жюль всегда ко всему относился беззаботно. Его подружки вечно на это жаловались. Он поведал мне, что в настоящий момент встречается с нигерийской стюардессой, которую подцепил в самолете Люфт-ганзы, на рейсе Тегеран-Дубай. Потом заказал нам по третьему коктейлю. Я не стал спорить. Завтрашний день сулил ужас, и я нуждался в анестезии. Забыться, хотя бы на этот вечер. Я взял блинчик с креветками.

– Значит, ты теперь банкир.

Он сокрушенно кивнул:

– Увы, да.

– Специалист в области исламских финансов?

Он снова кивнул.

– А что это за штука – исламские финансы?

– Это смешанные шариатско-светские финансы.

– Звучит великолепно. А конкретнее?

– А конкретнее, я выпускаю исламские облигации – sukuk.

– Что это – sukuk?

– Это множественное число слова sek, от которого произошел французский «чек». Сугубо исламские облигации, так как в исламе, видишь ли, строго запрещается увеличивать свои капиталы, помещая их в банк под проценты. Деньги следует вкладывать только в реальные вещи – в драгоценные металлы, в производство машин, в строительство домов. И все это называется не «прибылью», а «учетной ставкой».

– Но ведь это одно и то же?

– Не совсем. Здесь ты можешь быть уверен, что сфера финансовой экономики отражает реальное положение дел в сфере производства. Кроме того, это еще и гигантский маркетинговый инструмент, поскольку исламские банки получают прибыль, оперируя исламскими займами точно так же, как обычные.

– И что же… тебе нравятся эти sukuk?

– Еще как. 700 миллиардов в 2008 году, 1100 миллиардов в 2011-м. Мы собираемся внедрять их во Франции: у них прекрасные перспективы.

Я улыбнулся.

– Смешно, правда?

– Что смешно?

– Я имею в виду нас. Вспомни, как двадцать лет назад мы скитались в лохмотьях по Индии. И едва не угодили в лапы к кришнаитам – из-за твоих глупостей.

– Да ладно, подумаешь, какие-то несчастные калеки, кто безрукий, кто безногий…

– И все равно из-за тебя мы чуть не влипли…

Жюль подозвал официанта. Плотина времени рухнула, нас захлестнул поток воспоминаний. Аромат мангового ласси[182]в Пондишери. Запах масла и увядших цветов, исходивший от статуй Ганеши в храме Шри Минакши Мадурая[183]. Моя болезнь и тень от лопастей вентилятора над постелью…

Мы помолчали, наш энтузиазм выдохся. Потом Жюль спросил, уже серьезно:

– А ты о пакте помнишь?

– Еще бы! – ответил я мечтательно.

Он продолжал:

– После Индии мы собирались поехать на Восток, пожить на крышах Каира, жениться на Шехерезадах, перенять от них арабский язык, курить кальян, как у меня на улице Эстрапад, презирать деньги и жить в благородной нищете, читая Альбера Коссери[184].

– Да, помню, – сказал я, глядя на море, которое волновалось все сильнее и сильнее. – И все-таки мы поступили совсем не так. Ты обожал его роман «Бездельники в плодородной долине», а кончил кем? – банкиром, специалистом в области исламских финансов…

– А ты хотел стать лучшим романистом нашего поколения, и кем же теперь работаешь? Журналистом… Мы предали наши идеалы, ты ведь так думаешь?

– Н-да, полагаю, что предали.

– Но, предав их, мы преуспели.

– Преуспели в чем?

– Наверное, в том, что выжили…