Раубриттер II. Spero - Константин Соловьев

Гримберт скрестил руки на груди.

«Лотар уж точно не еретик, несмотря на то, что он безудержный последователь Вакха и преданный его апостол. Поверь, я знаю его с детства. Этот человек перепробовал все вина мира и все наркотические зелья, включая запретные, изготовленные его личными алхимиками по древним вавилонским рецептам. Он также знает вкус всех блюд, которые когда-либо готовились на свете, а что до плотских утех… Скажем так, в изучении этой науки маркграф Лотар продвинулся так далеко, что слово «противоестественный» попросту потеряло для него свой изначальный смысл. Да, многие его склонности и привычки отвратительны, но в остальном он безобиден…»

«Он перестал быть безобидным, когда взялся за изучение запретных трудов и технологий, – решительно отрезал Алафрид. – Я мог бы закрыть глаза на некоторые шалости и пристрастия господина маркграфа – в конце концов, после восьми лет службы сенешалем при императорском дворе меня уже трудно чем-то удивить. Но это… В последнее время занятия Лотара слишком явственно переходят границу милых чудачеств».

«Он что, провозгласил себя чудотворцем? – невинно осведомился Гримберт. – Некоторые вещи, которые мне доносят о нем шпионы, в самом деле похожи на чудеса, по крайней мере мне сложно было вообразить нечто подобное хотя бы чисто по биологическим причинам…»

«Гримберт! – императорский сенешаль сверкнул глазами. – Брось паясничать, пока я не всыпал тебе розог, как в старые добрые времена! Говорю тебе, ситуация сделалась слишком серьезной, чтобы я мог позволить себе шутить. Лотар взялся за оккультизм, на этот раз всерьез, и изучает технологии, запрещенные Святым Престолом».

Гримберт не удержался от пренебрежительного смешка.

«Можно подумать, половина придворных вельмож не балуется тайком тем же самым! Сколько чванливых герцогов тайком читают запретные труды Зюдхофа и Ринка, пытаясь увеличить эффективность своего гипоталамуса? Сколько алчных графьев прилежно штудируют Вентцеля, тщась найти рецепт по молекулярной трансформации свинца в золото! Не говоря уже о том, что на туалетных столиках всех фавориток и прелестниц Аахена постыдная «Fraga in betula»[40] Кона все еще встречается куда чаще Библии!..»

Алафрид одним только резким поворотом головы обозначил больше, чем многие смогли бы добиться, обнажив оружие.

«Как говорит старая франкская пословица, если бы из каждого порока можно было бы вылить кирпич, императорский дворец давно поразило бы смешение языков – он достиг бы своими шпилями стратосферы! Я не занимаюсь мелкими шалостями императорского дворца, Гримберт. Я занимаюсь безопасностью империи».

Гримберт вздохнул. Он знал, что будет произнесено – еще до того, как пышная процессия герцога де Гиеннь вступила в Турин. И даже до того, как приграничные радарные посты сообщили о первом обнаружении, а радиостанции привычно обменялись с визитерами секретными кодами.

«Знаешь, дядюшка Алафрид, меня сложно упрекнуть в симпатии к Лотару из Салуццо. Он хитрый ублюдок, который так основательно заплутал в лабиринте своих пороков, что едва ли когда-нибудь выберется на Божий свет. Но ересь?.. Черт возьми! Если он и почитывает какие-то запретные инкунабулы[41] с гадкими картинками, то лишь из желания открыть новые грани на кристалле удовольствий, который обречен полировать до конца своих дней!..»

Алафрид покачал головой.

«Не в этот раз, мой мальчик. Лотар перерос невинный интерес к оккультным делишкам, в этот раз он взялся за дело всерьез, с прилежанием не прожженного гедониста, но дьявольского аколита. Он читает запрещенные Церковью труды, захваченные у лангобардов и выменянные у венецианцев. Он приобрел за двадцать тысяч флоринов «Medulla ossium rubra»[42] Эдварда Томаса. Он нашел один из экземпляров «Immunosuppression in solido organo Transplantatio»[43] Готье, который считался утерянным еще триста лет назад, и, говорят, выложил за него целое состояние. Он…»

«Мне неизвестны эти труды. Что-то биологическое?» – брезгливо осведомился Гримберт.

«Медицинское, – сухо ответил Алафрид. – По большей части – хирургия и трансплантология. Иммуносупрессия, ксенотрансплантация, гомографт[44], тканевая инженерия…»

Гримберт пожал плечами. Названия запретных технологий для его слуха звучали ругательствами на варварском языке. Но, быть может, вполне соблазнительно с точки зрения дядюшки Лотара. У старого мерзавца всегда был своеобразный вкус.

Неудивительно, что отец, пока был жив, не питал большой любви к своему южному соседу. Несмотря на добрососедские отношения между Турином и Салуццо, поддерживаемые регулярно возникающей необходимостью отражать хлещущие с востока лангобардские орды, близкой дружбы между маркграфом Туринским и маркграфом Лотаром не водилось. Неудивительно, что Гримберт запомнил его только лишь как незнакомого дядюшку, сюсюкавшего над ним и пичкавшего приторно-сладким липким виноградом. Отец не привечал его визиты в Турин. Знать, тоже кое-что ведал о вкусах и привычках господина маркграфа.

Зато позже… Под пристальным взглядом господина императорского сенешаля определенно не стоило улыбаться, поэтому Гримберт, напустив на себя серьезный вид, сдержанно кивнул. Позже, в уже зрелом возрасте, приводя в порядок отцовские владения, он заново познакомился с маркграфом Салуццо и, к собственному удивлению, нашел его весьма примечательной фигурой. Обладатель роскошной коллекции пороков, он показался Гримберту похожим на уставшего демона – бесконечно порочным, бесконечно жалким и в то же время отчаянно жизнелюбивым. Если прочие «вильдграфы» восточных земель жили только лишь войной и охотой, разнообразя скучный быт враждой с соседями, дуэлями да непристойными выходками, Лотар выделялся среди них как павлин среди шелудивых псов. Изнеженный, развращенный бесконечным сонмом удовольствий, многие из которых были столь изощренными, что, на взгляд Гримберта, скорее напоминали пытку, он не стыдился собственного гедонизма, напротив, находил его единственным смыслом своего существования и охотно склонял к нему других.

Между ними не было и не могло быть ничего общего. Лотар терпеть не мог рыцарских утех и, по его уверениям, от звуков выстрелов мучился отчаянными мигренями. Он держал при дворе пару десятков рыцарей, но не потому, что благоволил им, а потому, что это было его вассальной обязанностью перед лицом императора. Зато он содержал за свой счет целую ораву мелких и крупных баронов, которых, по слухам, пристрастил к такому же образу жизни, что вел сам, пичкая невообразимыми зельями на своих фантасмагорических пирах, больше напоминавших разнузданные варварские оргии. Если бы не богатство марки Салуццо, зиждившееся на богатых залежах ртутных и медных руд в предгорьях Альб, такой образ жизни неизбежно привел бы Лотара к краху. Но судьба, как ни странно, ему благоволила. До некоторых пор.