Вчерашний скандал - Лоретта Чейз

Где-то в пульсирующем безумии он почувствовал, как ослабло напряжение и Оливия начала двигаться ему навстречу. Ее ногти вонзились ему в спину, а тело торопливо поднималось ему навстречу, снова и снова, быстрее и быстрее.

А потом это произошло, все во внезапном, необузданном порыве: последнее неистовое усилие — и взрыв счастья и удовольствия. И ощущение погружения в сумасшедший мир, где звезды взлетают вверх и падают в бездну неба.

Потом наступила тишина, которую нарушал лишь неистовый стук их сердец.

Оливия, ошеломленная, лежала под ним.

Те порочные гравюры не могли передать всего, что произошло. Она сама едва понимала. Такая проникновенная интимность. Ощущение взлета.

О Господи!

Она ощутила, как его плоть выскользнула из нее, и почувствовала себя глубоко несчастной и одновременно невероятно счастливой.

Этот ужасный, ужасный поход под ледяным ливнем по бесконечной дороге. Самое страшные и мрачные часы в ее жизни.

Даже когда умер отец и сердце разрывалось от горя, у нее по крайней мере была мать.

Этой ночью, вглядываясь в огромный темный силуэт замка, в котором не было ни одного освещенного окна, встречавшего ее, она чувствовала себя совершенно одинокой.

И вот чем все это завершилось. Она оказалась словно на небесах, но не на тех добропорядочных, скучных небесах, о которых болтают люди. Эти небеса были в его объятиях.

Лайл, приподнявшись, перекатился на бок, увлекая ее за собой. Она лежала спиной к нему, и он, положив голову ей на плечо и обхватив рукой грудь, притянул ее к себе так, что бедра Оливии оказались прижатыми к его паху.

Ей хотелось умереть от удовольствия при таком интимном, властном прикосновении. Она боялась заговорить, боялась возвращаться на землю. Она уцепилась за этот момент, когда все наконец встало на свои места, поскольку они вместе и открыто любят друг друга телом, сердцем и душой. На один короткий бесконечный миг весь остальной мир, вся остальная их жизнь и грубая реальность оказались за пределами их мира.

— С тобой все в порядке? — нарушил тишину тихий, хриплый голос Лайла.

«Да, наконец — на этот раз».

— Да.

— Я думаю… — начал он.

— Не думай, — перебила Оливия. — Давай не будем думать хотя бы сейчас. — Она положила руку на его ладонь, обхватившую грудь. — Не двигайся. Ничего не делай. Давай просто… побудем вместе.

Повисла долгая, но не спокойная тишина. Оливия чувствовала, как в нем растет напряжение. Потому что он воспитанный и честный.

— Я думал, что ты умираешь, — тихо сказал он.

— Я тоже так думала, — призналась Оливия.

— Я думал, ты будешь становиться все холоднее и холоднее, не переставая дрожать, пока не умрешь у меня на руках.

В тот момент она так сильно замерзла и была такой несчастной, что это запросто могло случиться, несмотря на все его усилия. Теперь Оливия вспомнила: яростное движение его рук на собственном теле, боль, когда он разогревал ее кровь, заставляя ее снова двигаться по сосудам… Его руки, его руки…

— Я тоже так думала. Думала, что никогда не согреюсь. Или нет. Не уверена, что могла тогда вообще думать.

— Что ты там делала? — спросил Лайл.

Она ему рассказала. Все, вплоть до мелочей.

— Почему ты вместо этого не запустила в меня чем-нибудь? — спросил Лайл. — Не могла найти способа помучить меня, не выходя под дождь?

— Когда я выходила, дождя не было, — отвечала Оливия. — На небе не было ни облачка. Ну, может, клочок-другой.

— Ты пробыла там несколько часов, — возразил он.

— Мне показалось, прошли годы.

— Что же мне делать с тобой?

— Завести тайный роман? — предложила Оливия.

— Я не шучу.

— Но это то, чего мы оба хотим, — повернулась к нему Оливия. — Все это ерунда — насчет того, чтобы держаться подальше друг от друга. Нельзя бороться с неотвратимым.

— Мы не очень-то старались, — сказал Лайл. — Одно испытание благоразумия, и мы его не выдержали.

— Лайл, я проваливала все испытания благоразумия.

— А я разве нет? Я мог вызвать твою горничную. Я мог поднять на ноги весь дом, и все бегали бы вокруг, принося что-то горячее, теплое и сухое, суетясь над тобой, посылая за врачом посреди ночи. Но нет.

Оливия погладила его по щеке.

— Ты не мог бы запереть свою совесть в ящик на время? Разве мы не можем просто насладиться этим моментом?

Лайл крепче прижал ее к себе и зарылся лицом в волосы.

— Ты сводишь меня с ума, — проговорил он глухим голосом. — Но сходить с ума с тобой восхитительно, и обычно я замечательно провожу время. Мы очень нравимся друг другу, когда не пылаем ненавистью, и мы с тобой друзья. А теперь мы занялись любовью, и у нас это хорошо получилось.

— О, Лайл! — рассмеялась Оливия.

— Неплохая основа для брака, — заключил он.

— Я знала это. Я знала это! — С этими словами Оливия немного отодвинулась от него.

Лайл вернул ее на место, крепко прижав к своему мускулистому телу. Он был таким теплым и сильным, что ей хотелось растаять на месте.

— Послушай меня, — начал Лайл, касаясь губами ее уха.

Аромат его кожи проникал в нос, превращая мозг в желе.

— Мы разрушим друг другу жизнь, — не соглашалась Оливия.

— Не до конца, — ответил он.

— О, Лайл! — Она склонила голову, прижавшись лбом к его груди. — Я восхищаюсь тобой. И всегда восхищалась. Меня восхищает твоя честность, твоя принципиальность, чувство долга и прочие прекрасные качества. И все они сейчас перепутались у тебя в голове, не позволяя увидеть ситуацию такой, какая она в реальности. Ты думаешь: «Я погубил ее». Послушай меня, правда состоит в том, и это действительно так, что меня рано или поздно должны были погубить. Я рада, что это был ты. Любовную жизнь следует начинать ярко, и ты мне в этом помог.

— Начинать? — повторил Перегрин.

Все его тело окаменело. Дальше будет только хуже, но ничего не поделаешь. Он намеревается поступить как порядочный мужчина, и он самый упрямый человек на свете.

— Я тебя обожаю, — сказала Оливия. — Всегда обожала и буду обожать. Но я эгоистка и романтик. Я должна занимать первое место в сердце мужчины. Меня не устроит то, чем довольствуются другие женщины, оставаясь в одиночестве и тоске.

— Оливия, тебе известно, что ты мне дороже, чем…

— Чем Египет?

Короткая, но многозначительная пауза.

— Что за странные вещи ты говоришь, Оливия? Разве это сопоставимо?

— Я думаю, что страсть к Египту всегда занимала в твоем сердце первое место. Я не смогу довольствоваться вторым местом в сердце моего мужчины.