Опасное наследство - Екатерина Соболь

– Да, – натянуто ответил Бен. – И он не участился, а даже, я бы сказал… Оживленное тело не достигает частоты пульса выше сорока ударов в минуту. Это и то слишком медленно, я был уверен, что ниже невозможно. У тебя сейчас тридцать. Это подозрительно.

Вот что было странно в том, как я себя чувствовал: я казался себе удивительно легким, бестелесным, как призрак. Я ощупал свое лицо и отдернул руки. Теплее оно не стало, это уж точно. Я перепуганно уставился на Бена. Мы удрученно помолчали. Молли рядом продолжала ерзать, охать и пихать меня ногой.

– Ты не ожил, – пробормотал Бен. Меня тронуло, что он смотрит на меня без отвращения, просто встревоженно, как на больного. – Но ты… Ты вернулся.

Он начал бесцеремонно меня ощупывать. Я покорно сидел.

– Это невероятно, Джонни. Некроз тканей, который уже зашел очень далеко, откатился к тем значениям, которые были при первом оживлении. Подвижность конечностей… Джонни, шевели пальцами!

Я послушался. Пальцы шевелились весьма неплохо, хоть выглядели по-прежнему так себе.

– Подвижность восстановлена до уровня первоначальных значений после оживления! – радостно завопил Бен. Настроение у него мгновенно исправилось. – Ты не ожил, и все же произошло нечто, с точки зрения медицины необъяснимое!

Разговор был, конечно, странный, и все же приятно было видеть Бена таким увлеченным. Проснувшись на этом столе в первый раз, я был так занят своими чувствами, что не насладился искренним счастьем брата, но больше не собирался повторять прежние ошибки и просто смотрел ему в лицо.

– Сухость кожных покровов снизилась, уровень гидратации поднялся, хотя раствор не был пополнен! – Бен был в восторге, как будто рассматривал выдающееся произведение искусства. – Впрочем, бледность сохранена, то есть полное оживление, к сожалению, не достигнуто. Джонни, прости, я должен…

Он схватил со стола иглу и вогнал мне в палец. Я даже не поморщился. Мы вместе посмотрели на прозрачную каплю, выступившую на месте укола.

– Селезенка, увы, не заработала, – грустно сказал он и покосился на Молли. – А ты прекрати орать и радуйся. Думаю, именно она у тебя и болит. Снова начала вырабатывать кровь, а это вообще-то не просто. Боль – это счастье.

– Да кочергой по башке себе долбаните и скажите, что это счастье! – застонала Молли и упала назад, по-прежнему отчаянно хватаясь за бок. – В меня как будто снова нож воткнули!

– Джонни, я не понимаю, как это возможно, – мрачно сказал Бен, повернувшись ко мне. – Этот твой камень действительно оживил ее, и об этом я подумаю позже, но куда более странно, что он… Да, он не смог оживить тебя, как я надеялся, – ты был прав, его хватило на одного, – но видел, какая была вспышка? О, какая была вспышка! А потом словно звуковая волна! Я думал, нам крыша на головы упадет. Что-то определенно случилось! Камень как будто развернул процесс твоего обветшания вспять. Руки хорошо двигаются, голос чистейший! – Бен вытащил камень из провода, куда ухитрился его вставить, обмотав тончайшей проволокой, и внимательно оглядел. Тот больше не сиял, словно лишился сил. – В общем, последствия эксперимента пока мне неясны.

Тут Молли заорала особенно громко. Я подумал, что она испытывает очередную боль в своем новообретенном живом теле, так что близко к сердцу эти звуки можно не принимать, но она продолжала вопить, и я покосился на нее. Молли, кое-как приподнявшись на локте, таращилась куда-то поверх моего плеча. Я посмотрел туда – и сам чуть не заорал.

Гарольд, еще недавно лежавший неподвижно, как один из предметов, которые встряска сбросила со своих мест, внезапно сел. О нет. Что за непобедимый старик! Гарольд посмотрел на нас. Я приготовился что-нибудь сказать, но взгляд его был удивительно пуст, на лице – никаких эмоций, словно он даже вспомнить не мог, кто мы такие. Гарольд встал, вполне плавно и ловко для своего возраста, и мы невольно сбились вместе – было что-то пугающее в том, как равнодушно он смотрел на нас. Но он развернулся и, хрустя ботинками по осколкам, направился к двери, по-прежнему распахнутой.

– Ну вот видишь, – прошептал Бен. – Ты никого не убил. Он в порядке, зря ты беспокоился.

Я хотел ответить его же словами, что жизнь – это жизнь мозга, а Гарольд, похоже, ничего не соображает, и, значит, совершенно живым мы его считать не можем, но промолчал. Мне не хотелось думать, что я сделал с кем-то что-то настолько ужасное. Я посмотрел Гарольду вслед: он шел прочь через лужайку. Шагал очень странно: нетвердо, враскачку, будто не мог посмотреть себе под ноги и, вроде меня, не чувствовал поверхность под ногами. Меня передернуло, и я быстро отвернулся. Надо бы попробовать встать, а то вдруг и я хожу так же. Я сполз со стола, стараясь не наступать на осколки, которые были повсюду.

Уж не знаю, как я двигался при жизни, – вроде бы это было легко и приятно, – но в последние сутки еле-еле ползал, и по сравнению с этим мне определенно стало лучше. Ноги передвигались сносно, я даже почти смог выпрямить голову, которая до этого постоянно заваливалась набок. Особенно радовало то, что исчезла сухость во рту и легче стало говорить. В общем, жаловаться не на что: Бен и правда гениальный ученый, и его вера в успех вернула меня. Я вспомнил спокойное чувство приближающегося финала, с которым закрыл глаза, и без сожалений решил о нем забыть.

Восстав в первый раз, я чувствовал себя ужасно, а сейчас мне было хорошо, я был рад видеть и Бена, и Молли, и даже лодочный сарай. Мир был прекрасен, несмотря ни на что. И главное, меня оживил не танамор, а машина Бена, значит, нечего бояться, что я вернулся худшей версией себя.

Только что я готов был принять смерть, но сейчас я также готов был принять и жизнь, пусть и снова неполную. Ведь даже второй шанс обычно никому не дается, а я получил третий, так что буду ценить жизнь, сколько бы она ни продлилась.

Я прошел пару шагов, лавируя между осколками. Неплохо. Молли тоже покинула стол – кряхтя, постанывая и охая, словом, издавая все прекрасные звуки боли, которая показывает человеку, что его тело все еще по эту сторону жизни, хоть и испытывает какие-то затруднения.

– Мистер, у меня сердце бьется! – благоговейно проскрипела Молли. – Хотите пощупать?

Я не успел ответить, а она уже подошла, решительно взяла меня за запястье и приложила к своим ребрам слева. Я охнул. Осязание по-прежнему не вернулось, так что я даже структуру ткани с трудом различал, но ровное, сильное биение сердца отдавалось прямо мне в ладонь, я чувствовал его, как чувствовал бы звук.

– Здорово, правда? – оскалив зубы в улыбке, спросила Молли.

– Волшебно, – подтвердил я и поскорее убрал руку: все-таки непристойно вот так касаться человека другого пола, пусть и столь низкого общественного положения. – Молли, скажи мне со своей обычной откровенностью: как я выгляжу?