Хозяйка большого дома - Карина Демина

Что остается?

– Безумие. – Ийлэ провела пятерней по растрепанным волосам. – Ты тоже с этим согласна?

Отродье широко зевнуло.

– Лежи тихо. – Корзину Ийлэ подвинула вплотную к трубе и надежности ради прикрыла старым одеялом. Щель для воздуха оставила, но… – Я скоро вернусь. Я просто посмотрю, что там.

Верховых оказалось не меньше десятка. Ийлэ слышала, как люди переговариваются. Трое остались внизу, и Дайна что-то говорила им, громко, надрывно…

– …этого следовало ожидать… столько пьет… его предупреждали, а теперь опиум…

Ийлэ не видела экономку, но почему-то прекрасно представляла себе ее лицо с маской нарочитого сочувствия. И еще тревоги, тоже нарочитой. Правда была в глазах, которые Дайна подводила черным угольком для большей выразительности…

…ее за это грозились уволить, потому что в приличном доме горничные не красятся…

…уволили бы, но…

Потом. Мысли о прошлом следует оставить будущему, пока неясному. Ийлэ скользнула в узкий коридор для прислуги, благо Дайна слишком занята сплетнями, а кухарка кухню покидает редко.

Тишина.

И чьи-то осторожные шаги.

Человек то и дело останавливается, заглядывает в комнаты. Он осторожен не потому, что боится быть увиденным, но скорее уж по привычке. Он открывает дверь за дверью, заглядывает в комнаты, но не переступает порог.

– Ийлэ… – полушепот-полувздох. – Ийлэ, ты где?

Рядом.

И пожалуй, она способна прикоснуться к человеку рукой… и этого не нужно, достаточно будет окликнуть по имени.

Отзовется?

– Ийлэ, я знаю, что ты обижена на меня… на всех нас… я тебе не помог… я хотел, честное слово, хотел… – Он провел пальцем по стене, останавливаясь на темных квадратах несуществующих картин. От них осталась лишь тень на обоях.

Больше, чем от самой Ийлэ.

– Я очень хотел тебе помочь… но мой отец… ты же знаешь, насколько непростой была ситуация… я не мог рисковать его жизнью… и жизнью моей матери… она ведь болела…

Ийлэ помнит. Супруга мэра болела давно и с немалым профессионализмом, болезнь ее, не имевшая названия, обладала удивительным свойством обостряться, когда супруг ли, единственный ли сын найо Эверис делали что-то, что противоречило ее желаниям.

– Ей тоже очень жаль… да и что я мог сделать?

Он шел, и Ийлэ, завороженная словами, интонацией мягкой, которая ее всегда раздражала, ступала следом.

– Что мы все могли сделать? – тяжкий вздох.

И черная траурная лента в волосах шевелится. Эта лента кажется обманчиво живой, и Ийлэ убирает руки за спину, потому что если лента дотянется до нее, прикоснется…

– Но теперь… – Альфред остановился перед спальней Райдо. – Теперь все иначе… война закончилась… все закончилось, Ийлэ.

Неправда.

– Ты здесь? – Он коснулся двери костяшками пальцев, вроде бы невзначай, легонько, но звук получился громким, он заставил Ийлэ отступить. – Он держит тебя? Такой же, как те, правда?

Нет.

Ийлэ отступила еще на шаг.

Райдо – пес, но…

Он возится с отродьем и говорит, что она на альву совсем не похожа, и это так. Вот только решил с чего-то, что глаза у нее от Ийлэ.

У Ийлэ зеленые, а у отродья – серые, светлые. Песьи.

Он не ударил ее ни разу, даже когда подходил опасно близко, даже когда она поворачивалась спиной или в глаза смотрела. Псы не любят, когда им смотрят в глаза, Ийлэ знает. А этот…

…она сказала ему, что ненавидит, а он попросил посидеть.

Просто посидеть.

Ведь если сидишь рядом, то уже не важно, ненависть или любовь, главное, что Ийлэ держала его за руку, широкую такую, которую с трудом обеими своими обхватить могла. А он смотрел на нее снизу вверх и улыбался.

Он болел.

И наверное, хорошо, что болел, справедливо. Но боль не делала его злым, как должно было бы быть. Он не требовал помочь, знал, что Ийлэ способна, она ведь не скрывала, а он не требовал. Тот, другой, нашел бы способ заставить. Пальцы бы сломал… или ногти выдрал, как тогда, когда ему показалось, что Ийлэ недостаточно почтительна… больно, когда ногти выдирают. И она, пожалуй, согласилась бы…

Но Райдо терпит свою боль.

Почему?

Ийлэ спросит. Быть может. Но не сейчас… сейчас она занята… ей надо уходить, пока Альфред не заметил.

– Здесь. – Он провел по двери пальцами и на ручку надавил. – Где еще тебе быть? Ийлэ… я тебя нашел…

Ложь. Но если ему так нравится, то почему и нет? А Ийлэ некогда, у нее есть еще дела. Она вновь кралась. И дом молчал, видимо, чужаки нравились ему еще меньше, чем прежняя хозяйка, на которую он был обижен.

Безумно ухало сердце. И ладони взмокли. Ийлэ спрятала руки в рукава свитера, жалея о том, что ножа у нее все-таки нет. С ножом ей было бы спокойней.

На первом этаже она остановилась. Куда дальше?

Если Ната заперли, то… то им потребовалось бы помещение с очень крепкой дверью.

Кабинет?

Или… та особая комната, про которую отец говорил, что она выдержит и пожар, и наводнение, и войну. Прав оказался. Комната войну выдержала, в отличие от Ийлэ.

Дверь заперта. И охраны нет.

И верно: к чему, если дверь заперта. Нат – щенок, мальчишка, а мальчишке много ли надо… ключа у Ийлэ нет, но если знать дом, то ключ не нужен. И она, остановившись в коридорчике, приятно сумрачном, тихом, прижала ладонь к стене.

Дом отозвался на прикосновение, полусонный, раздраженный, он все-таки узнал Ийлэ, и стена расползлась по шву, к счастью, беззвучно. Из узкой щели тайного хода дыхнуло гнилью и древесной трухой, запах заставил Ийлэ поморщиться: надо будет весной заняться домом…

…она хихикнула, поняв, о чем думает.

Весной? Домом?

Весной она уйдет, правда, пока еще не знает, куда именно, но ведь есть еще время подумать: до весны далеко, а до тайной комнаты – два шага.

Здесь холодно.

Помнится, холодно было всегда, причем что зимой, что летом – одинаково. И холод этот удивлял Ийлэ, как и упрямое нежелание отца поставить в комнате камин. Ладно бы он просто сюда заглядывал, так ведь порой часами сидел за запертой дверью, за которую и мать пускал неохотно.

– Нат, – позвала она шепотом.

Лежит.

Свернулся калачиком, подтянув колени к груди, и руки сунул под мышки. Не шевелится. Живой? Живой и дышит… спит.

– Нат? – Ийлэ присела рядом, не зная, как ей быть дальше.

Разбудить? Или уйти, оставив его здесь? Если усыпили и заперли, то… то не убили, а значит, Нат нужен живым… или пока нужен?