Дом на болотах - Зои Сомервилл

ничего не видя, совершенно холодные. Я отпустила волосы, и они упали обратно. Тут я заметила на столе возле его руки крошки. Крошки печенья, печенья, которое я испекла и дала Фрэнклину. Отец, наверное, взял их на кухне, когда вернулся. Наверное, он съел много. Видимо, я замешала отравленный сахар в печенье.

Все это пронеслось у меня в голове, пока я стояла в тихом темном кабинете, на пол которого бросало оранжевые кинжалы заходящее солнце. Вокруг отца жужжали мухи, я задумалась, сколько он уже вот так. Потом из меня медленно, как гной, вытекло понимание: нужно издать какой-то звук.

Тела увезли, вызвали Лафферти, ночь полетела кошмарным вихрем. Я не могла плакать. Когда они уехали – я сказала, что не поеду в Старую Усадьбу, мне больше не нужно было туда ездить, я так решила, – я осталась в домике у Джейни. Гораздо позже в ту ночь она прямо спросила меня, использовала ли я мышьяк, и я рассказала ей правду. Я просто хотела, чтобы он заболел. Я вовсе не собиралась его убивать. В то время, плавясь от раскаленного горя и ужаса, я хотела, чтобы он страдал так сильно, что стал другим человеком. Мне так жаль, прости меня.

45

Значит, при мне он и умер. Я тогда уже знала, что ничего хорошего не будет.

В Доме на Болотах все было тихо. Все молчит, темно среди жаркого дня. Эта никчемная бабенка, Фейрбразер, наверное, была выходная, потому что, казалось, никого в доме нет. Но пахло так непривычно. В гостиной все горело от заходящего солнца, и я сперва не увидела его, потому что солнце мне в глаза светило. Но услышала с дивана стоны и наклонилась, чтобы рассмотреть получше. Так и есть, мальчик Лафферти, совсем плохой. Едва шевелится, только иногда на него находит вроде судорог, корчится, как рыба, которая дышать не может. Личико его хорошенькое серое в зеленцу, мокрый весь, пот катится, как со старого сыра. Я над ним склонилась, от дыхания его рвотой несет, воняет чем-то сладким и гнилым.

Я ему воротник расстегнула, он взглянул на меня, глаза белым подернуты, и я поняла, что недолго ему осталось. Лекарю ни за что не успеть. Ближайший – старый Харрисон в Уэллсе, но никто из Стиффки к нему никогда не ходил. Все предпочитали доктора Лейси из Блэкни, который не так рьяно взимал долги. Лично я ни с одним из них особо не зналась, но понимала, что ей нужно чемто себя занять, так что отослала ее прочь. Что бы она ни думала о мальчике, я считала, не нужно ей таким его видеть. Когда она уходила, он хватал воздух, смотреть было страшно. Все думали, я ведьма, но я волшебницей-то ни черта не была – ничего я для него сделать не могла, слишком далеко зашло. Лило с обоих сторон, я могла только чуть поудобнее его устроить. Принесла таз, под него поставить, сняла с него обгаженные брюки, вытерла рот, положила прохладное на лоб. Но потом у него начались такие жестокие судороги, он схватился за меня молодыми крепкими пальцами, и я увидела у него в глазах страх. Что бы он ни сделал – а я койчего знала про его дела, – такого конца он не заслужил.

Я услышала, как входная дверь открывается, закричала, чтобы она не входила, чтобы отца нашла. Он должен был быть где-то неподалеку. Потом услышала, как она завопила. Ужасно это было. У меня на руках мальчик бьется, пытается в последний раз вдохнуть, а тут она так вопит, что кровь в жилах стынет. Я ничего не могла сделать. Мальчик умирал. Я позвала: «Роза?» И слышу только всхлипывание, какойто сдавленный плач. Мальчик наконец выдохнул, содрогнувшись, в последний раз и затих. Я его бережно положила на диван, накрыла его тело одеялом. Я слышала, как она воет по ту сторону коридора, а стояла-то она в отцовской комнате.

46

На болоте

В книжке было еще несколько страниц, исписанных теми же торопливыми каракулями, пока все внезапно не обрывалось, и дальше шли только несколько коротких торопливых строчек в самом конце. Но Мэлори не могла дочитать. Ее тошнило, у нее кружилась голова. Запах мертвого тела отца Розмари разъедал ей ноздри, она видела распахнутый рот мертвеца, черный провал, как у замерзшей собаки. Ее душу мутило. Мутило до глубины души. Она поняла, что это значит. Прямо перед ней пряталось что-то гнилое, и теперь оно себя обнаруживало. Оно было внутри нее, оно ее заразило.

Она уронила книжку и в изнеможении откинулась назад. У нее дрожали губы, она понимала, что сейчас заплачет. Она не стала себя сдерживать. По окнам мягко колотил снег, в трубе выла метель. Она началась заново, сильнее, чем прежде. Свеча Мэлори по-прежнему горела, отбрасывая слабый свет на потолок. Трещины в потолке стали ветвями дерева, которое росло и росло, раскручиваясь по штукатурке. Она следила взглядом за тем, как оно ползет по потолку. Ей нужно было поспать. С величайшим облегчением она вспомнила, что положила конверт с таблетками в карман блузки. Сколько она приняла? Какая теперь разница. Она запила еще парочку оставшимся вином.

Ее разбудил вопль, рывком подбросил в темноту. Оранжевое свечение. Глаза. Нет, не было никакого вопля, не было глаз. Наверное, ветер или кричащая собирательница ракушек, зовущая на помощь. Снаружи темно. Огонь чуть теплится. Ее зрение медленно подстроилось, и она увидела, что сквозь тонкие занавески не пробивается свет. Ее свеча погасла, остался низкий белый пенек, перекошенный от капель воска. Угли, оставшиеся от огня, горели на решетке тусклым оранжевым. Жара они уже не давали, и в комнате было так холодно, словно внутрь пробрался снег.

На потертом красном коврике рядом с диваном лежала записная книжка, там, где она ее выронила. Отравление мышьяком и мучительная смерть двоих мужчин. Это все было нереально – вымысел, рассказ. Та девушка, Розмари, переживала фантазию в духе Агаты Кристи. Чем больше Мэлори об этом думала, тем больше ей казалось, что так оно и есть. Это не могло быть правдой. «Отчет» был придуман. Ничего из этого не произошло. Просто писанина скучающей девицы, которой не дали образования. Она уцепилась за эту мысль и безрадостно улыбнулась в темной пустой комнате. Она – Мэлори. Она настоящая. А та, другая девушка – вымысел.

Рядом с книжкой лежала белая масса кружева. Фата. Мэлори поднесла ее к голове и встала, ей было интересно, как она будет выглядеть в фате. В зеркале отразилось измученное лицо девушки, за