Малахольный экстрасенс - Анатолий Дроздов

— Коллеги захотят перенять опыт.

— Вот и покажите! А вот почему у нас выходит, а у них нет, пусть думают сами. Договорились?

— Да. Только… Утолите мое любопытство: фрукты и конфеты заряженные?

— Что вы! — засмеялся Терещенко. — Михаил Иванович не Чумак, ничего не заряжает. С недавнего времени стал воздействовать на детей дистанционно — способности новые появились. Только это… — он прижал палец к губам.

Заведующая кивнула и вышла. А Терещенко, глянув на часы, засобирался домой.

* * *

— Алло?

— Доброй ночи, Сема.

— Здравствуй, Яша. Извини, что поздно — соединили лишь сейчас. Не разбудил?

— Ничего страшного — я плохо сплю.

— Как там Арик?

— Ты же знаешь: ничего хорошего. Диагноз подтвержден: неоперабельная опухоль мозга. Говорят: месяц, от силы два.

— Могу помочь.

— Ты о чем, Сема? Наши лучшие врачи развели руками.

— У меня в клинике работает целитель. Уникальный человек! Прежде исцелял деток с ДЦП, недавно занялся онкологией. Сегодня у меня была заведующая отделением, где лечат чернобыльских детей. К ним приходил Михаил, так целителя зовут, поработал — и детки здоровы. В том числе те, кого признали безнадежными.

— Это правда, Сема?!

— Нет, шучу. Бери Арика в охапку и — немедленно в Минск. Нельзя терять время!

— Завтра вылетим на Кипр, а оттуда — в Москву. Жаль, что нет прямых рейсов в СССР. У меня хорошие отношения с руководителем советской делегации в Тель-Авиве, думаю, что визу Арику дадут[54]. Но придется рассказать, для чего везу.

— А вот этого не нужно — привлечет внимание. У целителя непременное условие — сохранять тайну. Выдумай что-нибудь другое.

— Странный он какой-то, твой целитель.

— Умный. О его новых способностях пока не знают. Представляешь, что начнется, если информация разойдется?

— Понял. Он возьмется?

— Уговорю.

— Сколько заплатить?

— Дай подумать. С советских берет мало, но ты иностранец.

— Если нужно заложу дом. Я на все готов.

— Не гони, Яша! Вот тебе ориентир: Миша исцелил от ДЦП сына немца из ФРГ. Тот подарил ему машину «Ауди». Не новую, но весьма приличную.

— Десять тысяч долларов хватит?

— Думаю, вполне. И учти: платишь за результат. Ежели его не будет…

— Не рви сердце, Сема! Лучше заплатить.

— Тогда собирай Арика в дорогу. Прилетишь в Москву, звони. Сообщи, когда будешь в Минске. Я вышлю «скорую» в аэропорт.

— Понял! Жди.

Короткие гудки в трубке…

Дебют в детском онкологическом отделении прошел успешно. Мы с Викой сыграли роли Деда Мороза и Снегурочки — в переносном смысле, конечно. Белые халаты, шапочки, хирургические маски — это не театральные костюмы. В остальном — аналогично. Заходили в палаты, угощали деток, и, пока те трущили гостинцы, я работал. Где-то приходилось задерживаться. Я давал знак Вике, и она заводила с детками разговор. Ей читали стихи, рассказывали о родителях, родной деревне или городе. С радостью. Пребывание в палате тяжко даже взрослым, а тут дети. Им бы бегать, прыгать, а не томиться в четырех стенах. Почему б не пообщаться с доброй тетей? У нее такие вкусные конфеты и печеньки!

Из второй палаты Вика вышла с влажными глазами.

— Сердце рвется, — объяснила в коридоре. — Когда знаешь…

— Соберись, милая! — сказал я. — А за них не беспокойся: выживут. У меня, кажется, выходит.

— Постарайся, Миша! — попросила она. — Тяжело на них смотреть.

Мне тоже. Когда видишь эти лысые головенки — волосы выпали после химиотерапии, бледные личики, погасшие глаза… Я-то почти сразу перехожу на внутреннее зрение, устремляя его к пораженным органам, а вот Вике приходится таращиться. Отводить взгляд нельзя — дети чувствуют фальшь, а еще нужно улыбаться…

В палату к наиболее тяжелым пациентам нас не пустили — карантин. Иммунитет у детей после химиотерапии никакой, еще схватят инфекцию. К счастью, там имелось окно в коридор. Постоял у него, поработал. Далось трудно. Во-первых, расстояние, во-вторых, терминальная стадия. Организм человека лечит себя сам, лекарства только облегчают задачу. Так было с моим прежним воздействием. Но не в случае рака. Здесь клетки сходят с ума и начинают уничтожать органы человека. Привести их в чувство, воротить прежний алгоритм поведения оказалось нелегко. На привычное воздействие холодом они не реагировали. Пришлось нырять глубже, на клеточный уровень и там разбираться. Получилось не сразу, но пошло. Красный цвет пораженного органа начинал сменяться голубым, причем, как оказалось, достаточно запустить процесс, дальше он идет сам. Уловив эту особенность, я стал действовать по шаблону. Запустил, проконтролировал, занялся другим пациентом. Если что не так, вернусь и повторю.

Возвращаться не пришлось. Меня вызвал Терещенко и сообщил, что эксперимент прошел успешно.

— Заведующей отделением пришлось рассказать о вас, — огорчил, разведя руками. — Извините. Она опытный врач, и все поняла. Обещала молчать. Правда, думала, что вы угощаете детей заряженными конфетами, — он улыбнулся. — Это, кстати, возможно?

Яковлевич уставился на меня.

— Бред! — хмыкнул я.

— Жаль! — вздохнул он. — У меня к вам просьба, Михаил, личная. Есть у меня друг, Яша Лившиц. Росли в одном дворе, учились в одном классе. Я поступил в медицинский институт, он — в военное училище. Служил в танковых войсках. Во времена Хрущева армию сокращали, угодил под это и Яков. Для него это стало ударом — любил танки. У него и отец на них воевал. Пришлось идти на завод. Работал токарем, позже стал мастером — все же высшее образование. Рассчитывал со временем вернуться в армию, но тут в СССР начались гонения на евреев. Яша посмотрел, плюнул и перебрался в Израиль. И вот там сделал карьеру. Танкистов из СССР охотно брали в ЦАХАЛ[55]. Воевал, дослужился до бригадного генерала. Есть у них такое звание.

Я смотрел на Терещенко, не понимая, к чему он клонит.

— У Яши трое детей, — продолжал Яковлевич. — Две старших дочери, и сын Ариэль, Арик. Семнадцать лет. Неоперабельная злокачественная опухоль головного мозга, израильские врачи развели руками. Жить парню от силы два месяца.