Assassin's Creed. Кредо убийцы - Кристи Голден

Юсуф подумал и сказал:

– Пошли.

Час спустя Юсуф один возвращался домой. Он не нес домой денег, но на сердце у него было радостно, а в голове крутилось множество интересных мыслей. Ему очень хотелось, чтобы Давуд научил его всему, что сам знал.

– Найди в базе данных информацию о Давуде бин Хассане, – послышался тихий и мелодичный женский голос.

– Ничего нет. Никаких связей с ассасинами, – по крайней мере, мы их не установили.

– Странно. Учитывая важность этого воспоминания, я думала, что это мог быть тот момент, когда Юсуфа завербовали.

– Думаю, восемь лет – это слишком мало для вербовки, даже по меркам ассасинов.

– Формально – да. И все же… этот эпизод на многое проливает свет. Какая следующая дата?

– Двадцать третье апреля, тысяча четыреста восьмидесятый год.

Регрессия: Константинополь, 1480 г.

Весь город праздновал Хыдырлез – день наступления весны и возрождения природы. Хотя в этот день отмечалась встреча двух пророков – Хызыра и Ильяса, разношерстные обитатели Истамбула развлекались тем, что загадывали желания, прощались с прошлым и ожидали перемен, желали друг другу здоровья и богатства, пировали, пели и танцевали.

Налан работала как никогда много, чтобы кемальпаши хватило на всю огромную толпу, наводнившую Большой базар, а вечно улыбающийся добродушный Бекир бин Салих, арендовавший на базаре несколько лавок, просто сиял, как начищенное медное блюдо, встречая каждого покупателя. Юсуф тоже был по горло занят: разносил сласти по всему городу, и ему некогда ему было срезать кошельки, но это вовсе не означало, что он покончил с этим делом.

«Хыдырлез и нас касается, – сказал восемнадцатилетний Давуд своей ватаге юных воришек, шпионов и народных мстителей, – наши новые дела не должны причинить ничего плохого людям».

Юсуф был с ним полностью согласен, на базаре можно было заработать и честным трудом.

День праздничного веселья благополучно клонился к вечеру. Солнце уже коснулось линии горизонта, и запоздавшие гуляки спешили домой, осоловевшие от избытка съеденного или – что хуже – выпитого. Когда Юсуф с матерью добрались до своего скромного жилища, она удивила его, положив на маленький столик вещь, завернутую в ткань.

– Сегодня день пожеланий и начала новых дел, – сказала она. – И твой отец просил передать тебе кое-что… когда придет время. Думаю, оно пришло.

Сердце у Юсуфа учащенно забилось. Он присел на единственную в комнате лавку, глядя на таинственный сверток.

– Что передать, мама?

– Рассказать тебе о нем все, что я могу, не нарушив клятвы, данной ему. И я дарю тебе вещь, которая принадлежала ему.

Юсуф дрожал от волнения, всем своим существом впитывая каждое слово матери.

– Я всю свою жизнь занимаюсь одним делом, – начала она. – Я готовлю и продаю кемальпашу. Твой отец помогал мне в этом точно так же, как ты сейчас. Но у него были и другие дела.

Ее черные глаза не отрываясь смотрели на пламя маленькой свечки, стоявшей на столе. Очевидно, она решала, что́ рассказать единственному сыну, а что и дальше сохранить в тайне.

Сгорая от нетерпения, Юсуф схватил себя за волосы, притворяясь, что собирается их выдернуть.

– Мама, я сейчас умру от нетерпения! Рассказывай, пока я не поседел у тебя на глазах.

Она улыбнулась и присела рядом с ним на лавку, нежно взъерошив его волосы.

– Тебе всего лишь тринадцать лет, и во многом ты все еще маленький мальчик. Но… – она посмотрела в его округлившиеся глаза, – во многом уже нет.

– Ты сказала, что у него были другие дела, – напомнил Юсуф.

– Он не был другом османам и… прочим, кто стремится властвовать над людьми. – Она хитро улыбнулась. – Мой милый маленький львенок, ты думаешь, я не знаю, чем ты занимаешься, когда я тебя не вижу?

Юсуф побледнел. Как она может знать?

– Ты не мог зарабатывать столько денег своими выступлениями или разносом сластей. Я видела тебя с Давудом и другими мальчиками. Вы карабкались на крыши и бегали по ним. Вы отдаете то, что можете, тем, кому можете. Так же поступал и твой отец.

– Что с ним случилось, мама?

Она отвернулась, и вновь ее взгляд застыл на трепещущем пламени свечи.

– Он погиб, Юсуф. У меня сохранилось всего несколько вещей, которые вернули… – Она оборвала себя на полуслове. – Но я слишком много сказала. Эти вещи теперь твои, ты уже в том возрасте, когда они могут тебе пригодиться. Ты уже не маленький.

«Я давно уже не маленький», – подумал слегка уязвленный Юсуф. Но обида тут же исчезла, когда он взглянул на мать, – гордость и печаль смешались на ее строгом, красивом лице. Она протянула ему что-то длинное, завернутое в кусок сине-зеленого шелка.

– Осторожно разворачивай, – предупредила мать.

– Там скорпион притаился или гадюка?

– Нет… но оно все же кусается.

Юсуф развернул ткань и удивленно уставился на то, что открылось его глазам, – не то перчатка, не то наруч. Кожа отличной выделки с искусным теснением. Юсуф осторожно взял предмет в руки, помня о материнском предостережении. Повернув, он увидел, что с внутренней стороны что-то прикреплено.

– Что это?

– Твой отец называл его «крюк-клинок», – сказала мать. – Там есть механизм, который…

Юсуф вздрогнул, когда из наруча с резким звуком выскочил острый кусок металла.

– О, я вижу, ты уже сам нашел… – криво улыбнулась мать. – Видишь, это и крюк, и в то же время клинок.

– Как им пользоваться?

Улыбка сошла с лица Наланы.

– Я никогда не видела, как он этим пользовался, – сказала она. – Сейчас ты знаешь ровно столько, сколько и я. Но… я думаю, тебе суждено узнать больше.

Юсуф посмотрел на мать. В его темно-серых глазах застыл вопрос. Свет от свечи искорками отражался в ее невыплаканных слезах.

– Я вела себя эгоистично, надеясь, что ты сможешь жить как обычный человек. Будешь рядом со мной, женишься, заведешь детишек. Когда меня выдавали замуж, я знала, кем был твой отец. Я люблю тебя и не могу не замечать в тебе его черты. Тебе, как и ему, не предназначено остаться со мной и продавать кемальпашу на базаре. Иди и узнай, что досталось тебе в наследство от отца, мой дорогой мальчик, ставший мужчиной.

Юсуфу хотелось пообещать ей, что с ним ничего не случится, что он своей смертью не отяготит ее сердце, и без того измученное страданиями. Но он не мог лгать. Ночь, темные улицы, выражения лиц тех, кто творил добро, и тех, кто приносил зло, неодолимо влекли его.

И Юсуф поступил так, как должен был поступить любящий сын. Он подошел к матери и обнял ее. И вдруг обнаружил, что за последний год стал на полголовы выше ее. Он наклонился к ней, такой хрупкой, что Юсуф боялся случайно раздавить ее, и прошептал на ухо: