Разные годы жизни - Ингрида Николаевна Соколова

на молодого коллегу. Арним вскочил и, бормоча извинения, покинул палату.

Вайрог пощупал лоб больной — ранее он никогда этого не делал. Лоб оказался холодным. А Ильзе все рдела и рдела, словно девчонка после первого поцелуя.

— Что случилось?

— Ничего особенного, доктор. Только он хотел знать...

— Что?

— Ну, почему я... замужняя женщина... — Щеки ее теперь пылали так, что казалось, вот-вот вспыхнут живым пламенем. — Ну... все еще девушка.

«А ведь и я собирался об этом спросить, — молниеносно пронеслось в голове Вайрога. — Только я не посмел. Зато этот мальчишка... Нахал!»

Опираясь на локти, Ильзе подтянулась. Села и заговорила голосом, которого Вайрог не знал. Это был звучный голос учительницы.

— В день свадьбы мой Юрис тяжело заболел. Это произошло двадцать два года тому назад. В деревне. Он задумал от ворот до дома нести меня на руках. И нес — мимо веселых друзей, родственников. А в комнате ему вдруг стало плохо. Мой отец, да, именно он, сказал: «Я смотрю, ты, зятек, из слабосильных.. Опрокинь-ка рюмочку перцовки и не позорь нашу семью!» Юрис выпил и... потерял сознание.

Вайрог слушал внимательно, пристально следя за Ильзиным лицом. И ему стало казаться, что с каждым произнесенным словом это лицо становится спокойнее и светлее, словно бы человек освобождался от боли, от тяжкого груза. Быть может, и ему самому нужно так вот выговориться, освободить свое сердце от камня?

— В первое мгновение мне показалось, что он мертв и я... я тоже умерла, — продолжала Ильзе. — Но нет, этот ужас продолжался целых три недели. Боли были точно такие, как у меня. Его тоже все время знобило. Оказалось: прободение язвы. Вот почему я и навязывала вам этот диагноз.

— Ясно, — кивнул Вайрог.

— Ну кто мог у Юриса подозревать такое! Бывало, схватит живот, да быстро отпустит — стоило только прилечь с грелкой.

— Да...

— Мы дружили с восьмого класса. Еще в школе нас дразнили женихом и невестой. А мы ждали чуда совместной жизни. Да вот не дождались. Конечно, я всегда знала, что лучше Юриса никого на свете нет. Но когда его не стало, поняла, что второго такого мне уже не встретить, что он был самым, самым хорошим. И потому я тогда себе сказала: «Никогда никого не полюблю».

Вайрог вскочил как ужаленный.

— Вы останетесь тут, и все. Так надо! — И буквально вылетел из палаты.

Последние слова Ильзе его страшно взволновали. Как может случиться, чтобы два совершенно чужих человека выразили свою боль одной и той же фразой? Ему хотелось крикнуть: «И я ведь когда-то точно так же сказал. И жизнь показала, что я был прав!.. Постой, Вайрог, жизнь ли? Ильзе была уверена, что лучше Юриса на свете нет. Я же убедил себя, что в каждой женщине скрывается Барбара. А что, если мы оба эти два десятка лет просто заблуждались, уговаривая себя, убеждая, слепо цепляясь за самые ничтожные факты, лишь бы сохранить свое убеждение? Нет, мои убеждения до сих пор не поколебались. Приблизилась ли хоть одна ко мне с открытым сердцем, с нежностью, готовая отдать себя не грубой страсти, а совершенству любви? Даже той молоденькой учительнице требовался красивый ребенок, а не я сам. А я хочу рядом с собой доброго человека, товарища, друга, который чувствовал бы, когда мне желательно остаться в тишине, наедине со своими мыслями, понимал, что хирургу необходим покой для подготовки к операции. Я не хочу быть рабом, зависимым от чужой воли... Когда-то я подчинился Барбаре — этого довольно».

Он медленно брел домой, и целый рой мыслей замедлял его шаги. Доктор Вайрог и не заметил, что наступила весна, пора бурного цветения. Пробуждение природы и осеннее прощание уже давно не существовали для него. Господствующим цветом в его жизни стала белая, стерильно чистая больничная краска, на которую не дозволено сесть даже ничтожной пылинке. И что он вообще видел в жизни? Страдания людей, споры с сестрами, борьбу за медикаменты и, поскольку не имел семьи, гору общественных нагрузок. Такому замшелому холостяку даже не полагался отпуск летом, когда законно отдыхали люди семейные. Если попадалась путевка, он куда-нибудь отправлялся. Однажды пробыл три недели в Италии, — чудесная зарядка на несколько лет. По вечерам — куча медицинской литературы, цветной телевизор. И молчащая бабушка. «Так я протяну до пенсии, — издевался он сам над собой. — А потом? Я уже сейчас становлюсь невыносимым для окружающих. Покрикиваю, бывает, даже ругаюсь. Выдержу ли я до пенсии? Неужели я действительно не нуждаюсь в любви?»

Воровато оглянувшись, он подпрыгнул, как юноша, и отломил перевесившуюся через забор ветку цветущей сирени. «А что, если я съезжу в Булдури и пройдусь по берегу моря?.. А вдруг опять позвонят? Если снова свалится какая-нибудь Ильзе и дежурить будет Арним?»

С веткой в руке, отомкнул квартиру. Да какое уж там море — надо гладить вчера выстиранные рубашки, ждет пылесос. Лишь бы бабуля по рассеянности не подсластила суп...

...Ильзе он принес бумажный лист, сложенный вдвое.

— Это мне? — удивилась она и покраснела.

— От этого лекарства вы окончательно поправитесь и, надеюсь, станете...

— Ой, сиреневое счастье! — обрадовалась она, как ребенок. — И такое пышное. Сколько у него лепестков? Один, два, шесть... одиннадцать! Господи, невиданное чудо! Я теперь просто обязана стать счастливой, не так ли? — И она вопросительно взглянула на врача.

— А разве вы совсем... не...

— Мне некогда об этом думать. Я руковожу старшими классами. Выпуск за выпуском. С молодежью сегодня совсем не просто. И я... Ну, как сказать... живу радостями и горестями своих учеников. Причем как своими собственными.

— У меня буквально то же самое, — произнес он серьезно. — И сам я всегда оказываюсь на последнем месте.

Он намеревался осмотреть пациентку и вдруг почувствовал, что... уже не может прикоснуться к Ильзе как врач к больной. Он ощутил необъяснимый, ранее неведомый страх, как бы неосторожным движением не оскорбить ее.

Теплое тело женщины находилось совсем рядом, и он за много-много лет впервые почувствовал запах женских волос, у которого такая сила притяжения.

— Вы сегодня хорошо выглядите, — пробормотал он, стремительно вставая.

— Да, мне кажется, вчера