Земля обетованная - Андре Моруа

17 сентября 1926. – Вчера состоялась наша свадьба. Ну что сказать… Я так надеялась… но судьба оказалась безжалостной ко мне! Во-первых, наш брак все же не стал церковным, и я горько сожалею об этом, терзаюсь угрызениями совести. Гражданский брак – просто жалкая формальность, не вызывающая никаких чувств. Мне казалось, что я расписываюсь в договоре об аренде или в получении паспорта. Кристиан так откровенно скучал, что я пожалела его и почувствовала себя кругом виноватой. Мэр произнес напыщенную речь, в которой назвал «Орфея» «жемчужиной французской словесности». Я даже испугалась, что Кристиан сейчас встанет и уйдет. А потом… Мы планировали провести первый вечер нашей супружеской жизни вдали от Парижа. Я сама любовно выбрала в Компьени комнату с окнами, выходящими в лес. Но как раз в тот момент, когда мы собрались выезжать, на Париж обрушилась какая-то чудовищная гроза. Машина, которую я заказала, не пришла, застряв в этом потопе. И Кристиан, уставший от церемонии, воспользовался этим предлогом, чтобы остаться в Париже. Мы уныло поужинали у «Файо» и вернулись из ресторана в квартиру, так что наша «ночь любви» не ознаменовалась никакой переменой декораций. Громы и молнии не унимались до самого утра. Видимо, моя ненавистница Афродита добилась от Зевса этой божьей угрозы моему счастью. «Все пропало, мадам!» – как сетовал мой дорогой аббат. И мне захотелось, словно владелице Монтальского замка, начертать на наших стенах: «Больше не надеюсь!»

20 сентября 1926. – Я прекрасно знаю, чего ждала, на что уповала:

Уютный милый дом, круг ласкового света,

Мечтательная мысль, блуждающая где-то,

Взгляд, утопающий во взгляде милых глаз,

Над чаем жаркий пар, закрытых книжек час.

Так сладко чувствовать, что вечер на исходе;

Усталость томная, готово всё в природе

Влюбленных сумраком окутать в эту ночь —

Дождаться бы, мечтою время превозмочь,

Ускорив ход часов, поторопив недели,

Дабы скорей достичь своей заветной цели![95]

Да, вот и я хотела «мечтою время превозмочь, ускорив ход часов, поторопив недели»! Но в жизни, о мой милый Верлен, счастья не бывает, не бывает никогда. Наш домашний очаг – всего лишь эта крошечная квартирка, которую я с такой любовью обставила для Кристиана и которую он завалил книгами и нотами, превратив ее в храм беспорядка, в приют пыли.

– Кристиан, – сказала я сегодня утром, – вы позволите мне прибрать на вашем столе?

– Дорогая моя, – кротко ответил он, – если вы дотронетесь хотя бы до одного листка, мы расстанемся навсегда!

«О, эти мужчины! – сказала бы мисс Бринкер. – Нечистые, самодовольные животные».

23 сентября 1926. – Прежде всего я должна куда-нибудь переселить Кристиана. На улице Варенн я подыскала для нас большой дом. Самое трудное – уговорить его перебраться туда. Но это необходимо. Здесь, в трех комнатушках, я все время натыкаюсь на его посетителей. Нынче утром я вошла к нему, когда он обсуждал какую-то сцену с Монтелем, и сразу поняла, что мое присутствие раздражает их обоих. А кроме того, сюда наведываются и посетительницы. Я прекрасно понимаю, что должна их терпеть, ведь его всегда будут осаждать журналистки, поклонницы, актрисы. Но я предпочитаю их не видеть.

25 сентября 1926. – Я пригласила сюда моего сына, чтобы он не отвыкал от меня, но его приход обернулся полной катастрофой. Няня Флойд с ужасом взирала на горы книг. А Берти все твердил:

– Вы здесь живете, мама? А почему вы живете в таком маленьком домике?

Потом он вдруг решил, что стопки книг – это вражеская крепость, бросился на них и стал носиться по кабинету, производя не меньше разрушений, чем некогда танки его отца. Кристиан, который до этого с ангельским терпением пытался развлечь его, рисуя поезда, домики и зверюшек, внезапно пришел в ярость. Берти расплакался и сказал мне:

– Мама, а когда этот злой господин уйдет отсюда?

– Вот сейчас же и уйду! – выкрикнул Кристиан и ушел.

15 октября 1926. – Уже меньше стычек: во-первых, наша семейная жизнь, дневная и ночная, наконец устоялась; во-вторых, начались репетиции «Мерлина и Вивианы», они захватили нас обоих и, как ни странно, крепко сплотили. Но сменить эту рутину на мечту мне так и не удалось. «Больше не надеюсь, больше не надеюсь, больше не надеюсь!»

В декабре 1926 года в театре Опера Комик состоялась премьера «Мерлина и Вивианы», и это положило начало блистательной карьере автора, а его лирическая драма заняла первое место в ряду самых популярных спектаклей мира. Со времен «Луизы»,[96]со времен «Пеллеаса и Мелизанды» ни одно французское произведение ХХ века не знало такого оглушительного триумфа. Через год этот спектакль прошел в театрах Метрополитен-опера и Ковент-Гарден, приведя публику в подлинный экстаз. Нью-Йорк стал называть именем «Вивиана» свои духи, ткани и яхты, а новый зимний спортивный курорт получил название «Броселианд-парк». Шум, поднявшийся вокруг имени Менетрие, быстро умножил количество его читателей. Сборник стихотворений в прозе «Классические и варварские мифы», опубликованный зимой 1927/28 года, достиг тиража, изумившего как издателя, так и самого автора.

– А я-то считал себя трудным писателем! – с легкой горечью говорил Кристиан.

– Можно быть трудным писателем, но нельзя им оставаться вечно, – утешал его Монтель. – Посмотрите, что творится у нас, музыкантов. Нынешние дети с колыбели понимают Дебюсси, а их отцы привыкали к нему годами.

Клер сыграла тайную, но огромную роль в новых успехах своего мужа. Она не только подсказала ему идею сделать из «Мерлина» лирическую драму, но еще и организовывала и подпитывала его нарождавшуюся славу. Она приучила к регулярному труду литератора, который по натуре был малотрудолюбив. До их свадьбы Кристиан, предоставленный самому себе, вставал на заре, с удивительным тщанием варил себе черный кофе, два-три часа работал за письменным столом, а в остальное время бродил где придется и грезил. Вторую половину дня он любил проводить в обществе подруг, таких как Эдме Реваль, Паола Бьонди или Дениза Ольман, которые обхаживали его, точно балованного ребенка; лежа на диване, он выслушивал их откровения или просил читать ему вслух его любимых авторов. Клер, движимая жгучей ревностью, энергично устранила этих жриц – поглотительниц времени. Она тщательно охраняла покой супруга, когда он работал, подстегивала его, направляла, требовала все новых драм, поэм, сказок – и получала их. За три года, прошедшие после их свадьбы, Кристиан написал больше, чем за предыдущие пятнадцать лет.

Принесла ли она ему счастье? Трудно судить. Известность и богатство не доставляли Кристиану Менетрие никакого удовольствия. Вкусы у него были простые, и он терпеть не мог около себя слуг.